Василий Михайлович Чичков - Юркина граната

сбросили с себя листву и мирно уснули в осенней ночи. Им-то какое дело до войны! Листья рассыпались по газонам, по аллеям. Когда ветер подхватывает их и тащит по земле, листья будто оживают. Жаль только, что они трещат под ногами.

А как хочется присесть на скамейку. Смахнуть с нее листву и привалиться к спинке. Ровно год назад вот так же осенью, в листопад, я сидел на скамейке в Краснопресненском парке в Москве. Правда, где-то вдалеке били зенитки, но это было только далекое эхо. Я сидел и разговаривал с девушкой. И нам было радостно, что вокруг так много сухих листьев. Мы топали по ним ногами, они трещали, и мы смеялись. Смеялись громко, во весь голос…

Потом мы расстались. Я поехал в Барнаул. Там меня учили стрелять и скакать на лошади, целиться из пушек и бросать гранаты в танки. И каждый день торопили: быстрее, быстрее, фронту нужны командиры…

— Товарищ лейтенант, — дернул за рукав Попов. — Держите правее, там улица поуже.

Я поворачиваю направо и отбрасываю прочь воспоминания. Улица — самое страшное место для разведчика. Никто из нас не знает, как называется та или другая улица в этом городе. Да для нас это и неважно. Нам главное не название, а ширина улиц, так мы и делим их — узкие, средние и широкие. Эта средняя. Мы затаились около разрушенной стены.

Первым пошел Попов. Он скрылся в темноте, неслышно передвигаясь по мостовой. Я считаю про себя, чтобы хоть примерно знать, когда он перейдет улицу. Вдруг две узкие полоски света резанули темноту. Солдат распластался на мостовой.

Из переулка выехала машина и остановилась шагах в трехстах от нас. Несколько человек выскочили из нее и стали стучать прикладами в дверь дома, выкрикивая какие-то слова. Послышался плач женщины и ребенка.

— Издеваются над женщиной. — Юрка потряс автоматом. — Показать бы им…

Из дома вывели женщину и посадили ее в машину.

Машина развернулась, мазнув светом по стенам, и скрылась. Снова тьма.

Прежде чем войти в разрушенный пятиэтажный дом, мы стоим некоторое время и прислушиваемся. Тишина, будто город мертв. Наверное, в занятом врагом городе всегда тихо. Люди, живущие здесь, не имеют права повышать голос, а оккупанты на чужой земле чувствуют себя неспокойно и поэтому тоже предпочитают не шуметь.

Дом смотрел на нас из темноты, зловеще чернея пустыми глазницами окон. Я полез на четвереньках вверх. Одна ступенька, другая… Путь до пятого этажа кажется долгим, как до луны. На лестничных площадках, там, где раньше были стены квартир, зияют пропасти.

С высоты пятого этажа видно все, что нам нужно видеть. Сквозь тьму проглядывается асфальт развилки западного шоссе, по которому сегодня ночью должны подбрасываться подкрепления в город. Один путь идет влево, к стадиону, другой — к городскому парку. В парке, под защитой деревьев, прикрытых сверху большими маскировочными сетками, немцы уже расположили свои части. Нам видно, как среди деревьев медленно движутся грузовики, освещая дорогу узкими полосками света. Иногда свет вырывает из темноты замершие в строю танки и пушки, — около них — солдаты.

— Может, закурим, товарищ лейтенант, пока на шоссе пусто, — молит Попов.

— Одну на всех можно.

Попов вынимает кисет и старательно крутит большую цигарку, потом достает кремень и огниво.

Каждый глубоко затягивается, тело блаженно обмякает. Становится тепло и уютно.

— Послушай, Алеша, сколько тебе лет? — спрашивает Юрка Попова.

— Тридцать четыре.

— Старый ты.

— Это как старый?

— А так. Ты прожил в два раза больше, чем я.

— Сколько тебе лет?

— По паспорту девятнадцать, а по-настоящему семнадцать. Я два года приписал. Подтер у пятерки верхнюю палочку и сделал цифру три.

— Это зачем же?

— Боялся, что война кончится… Не успею.

— Дурак! Ежели бы на какой праздник торопился, понятно! А то война — что в ней хорошего.

— Все воюют, а я что, рыжий?

— Чудно! — говорит Попов. — Вот я хотел учиться, а меня работать заставляли. А тут все наоборот. Учись! А он побежал воевать…

— Значит, желание у него, — вмешиваюсь я в разговор. — Ну, а что ты, Юра, после войны думаешь делать?

— В военное училище пойду.

Некоторое время мы молчали, глядя на дорогу.

— Скажи, Алеша, — вдруг снова нарушил тишину Юрка, — ты был женат?

— А как же! Два раза! Одна жена померла — царство ей небесное, другую взял перед самой войной. Баба --">