Игорь Леонидович Срибный - Летучие мыши

Игорь Срибный Мужской закон

Часть первая

Путь твой долог, солдат,

 Когда ты идешь с войны….

 Здесь не нужен тебе автомат,

 Ни привета здесь нет, ни любви…

 И тебе нестерпимо больно,

 Когда топчут твою мечту.

 От смерти ушел ты невольно

 И пришел в пустоту…

 Ты идешь, и каждый новый город

 Снова причиняет тебе боль.

 Помнишь всех, кто на войне был дорог,

 И на раны память сыплет соль…

 Здесь, парень, тоже война —

 Прямо за твоей дверью.

 Не дает ни покоя,  ни сна,

 Ни во что ты уже не веришь!

 И тебе остается дорога,

 Это место, где ты свободен.

 Лишь в дороге исчезнет тревога,

 Если силы уже на исходе.

 Путь твой долог, солдат.

 Каждый шаг — это только начало.

 Не дойти до раевых врат

 Впереди еще много привалов…

 Когда проливается первая кровь,

 Выигрывает ли кто-нибудь?

 Война идет из глубины веков,

 Разрывая солдатскую грудь!

 Боль в сердце — без перерыва.

 Путь долог. И тяжело, как в аду.

 Там свет — у конца обрыва,

 Когда-то к нему дойду?

 Ты должен сражаться день и ночь,

 Чтобы выжить и победить!

 И  жизни друзей уносятся прочь,

 И не всех удалось схоронить.

 Каждый шаг — это только начало.

 Боль в сердце — без перерыва.

 Один выстрел — и тебя не стало

 Камнем катится тело с обрыва….

 Выигрывает ли кто-нибудь?

 Путь твой долог, солдат…

 Путь долог…

Вместо пролога…

Группа ушла далеко за перевал, и только здесь стало ясно, что идти дальше не имеет смысла: в горах быстро темнеет, а впереди громоздился высокий горный кряж, преодолеть который группа уже не успевала…

Кефир и Могила ушли искать пещеру, пригодную для ночлега, а остальные упали на рюкзаки, забросив ноги на высокие валуны.

Новый начальник разведки майор Дорошин, впервые возглавивший поиск, начал развязывать шнурки на берцах…

— Не делай этого! — сказал Седой, искоса взглянув на майора.

— Почему? — удивился Дорошин. — Пусть ноги отдохнут.

— Если сейчас снимешь ботинки, ты их потом не сможешь надеть, — пробурчал Седой. — Это аксиома.

Майор Дорошин прекратил своё занятие и, как и все разведчики, забросил ноги на валун.

Стало смеркаться… Окровавленный кусок неба на западе отчаянно сражался с надвигающейся ночью за жизненное пространство. Казалось, что облитые кровью вершины гор зашевелились и вспухли гигантской живой волной, готовой обрушиться на группу сверху… С гор потянуло холодом… Дорошенко зябко поёжился, кутаясь в ворот бушлата. Ему стало жутковато в этой теснине горных хребтов, и потянуло на разговор.

— Слышь, Егор! — сказал он почему-то полушёпотом. — А тебя почему Седым зовут? Из-за того, что волос седой?

Седой долго молчал, закрыв глаза.

— Ты когда-нибудь слышал звук, когда пуля входит в мёртвое тело? — вдруг спросил он, не открывая глаз.

— Н-не доводилось, — почему-то заикнулся Дорошин.

— В Афгане у кишлака Бедак мы вторые сутки лежали в засаде на караван. Группу повёл новый командир — лейтенант Некрасов. Тебе прекрасно известно, чем кончаются в разведке штампы… Нельзя повторяться… Нельзя ходить дважды по одной и той же дороге… Ну, и так далее… Так вот, на той тропе, что мы сторожили, до этого мы уже «забили» два каравана, и Некрасов прекрасно знал об этом. Но повёл нас именно к Бедаку. На рассвете второго дня, на самой заре начал бить снайпер духов. Тремя выстрелами он сложил гранатомётчика и радиста. А мы никак не могли засечь его! Радист ещё шевелился, и лейтенант Некрасов пополз к нему. И тогда снайпер начал издеваться над ним, всаживая пулю за пулей в сантиметре от его головы — в самую грань между жизнью и смертью… Но каждую третью пулю он вбивал в мёртвые тела рядом. Этот звук… Это чавканье, с которым пуля пробивает мёртвое уже тело… Потом ему надоело играть с Некрасовым в жизнь-смерть, и он выстрелил ему в голову… Я лежал в двух метрах от Некрасова и всё видел и слышал, но ничем не мог ему помочь… Всё это длилось не больше минуты… Потом снайпер ушёл…

Седой замолчал. Казалось, он полностью погрузился в свои воспоминания…

— И что? — не выдержал Дорошин. — Ты так и не ответил на --">