Николай Андреевич Черкашин - Белые манжеты

Николай Андреевич Черкашин Белые манжеты

А любят подводники так…

Лейтенанту Феодориди, начальнику радиотехнической службы большой подводной лодки, вдруг выпали два свободных дня. Впервые за два года нежданно-негаданно посчастливился ему «сквозняк» — свободные суббота и воскресенье. Случилось это ненароком: в субботу Феодориди должен был дежурить по кораблю, но лейтенант Весляров, командир торпедной группы, попросил поменяться дежурствами и заступить вместо него в понедельник. Еще не помышляя ни о каком «сквозняке», Феодориди согласился.

В пятницу же на подведении итогов соцсоревнования командир подводной лодки капитан 3-го ранга Абатуров объявил радиотехническую службу лучшей на корабле. Да и было за что: весь январь лейтенант Феодориди «рыл землю, упершись рогом». Во-первых, сдал зачеты на самостоятельное несение якорной вахты, во-вторых, радиотелеграфисты отличились на командно-штабном учении, в-третьих, радиометристы сменили «засоленную» антенну радара в рекордный срок, в четвертых…

В общем, на гребне славы Феодориди подкатил к командиру и попросил отпустить его на субботу в Северодар по личным делам.

— С Натальей поедешь? — не то спросил, не то уточнил командир.

Да, собственно, что тут уточнять?! Весь гарнизон знал о романе Христофора Феодориди с Натальей Аксеновой, двадцатилетней красавицей, секретарем горсуда. Статная, рослая, она даже в заполярную зиму ходила с рассыпанными по черной шубке золотыми волосами. Когда она восседала за секретарским столиком в зале трибунала, подсудимые очень рассеянно слушали прокурорские речи…

— С Натальей, товарищ командир.

Абатуров подумал, потянул время и вдруг сделал царский подарок:

— Значит, так… Разрешаю вернуться в понедельник… К подъему флага.

Так Христофор стал обладателем бездны времени в пятьдесят часов, свободных от учебных тревог и регламентных работ, от ночных вызовов на лодку и внезапных поручений, свободных от собраний и построений — словом, от службы.

На рейсовом катере по пути в город Феодориди, вдохновленный открывшейся перед ним вечностью, предложил подруге слетать на денек к Черному морю — в родную Хосту.

— А успеем? — спросила осторожная Наташа. Христофор тут же подсчитал часы. Выходило, что в Хосте они могли провести полдня, ночь и еще полдня, чтобы в воскресенье вечером вернуться в Северодар.

— А знаешь, как это называется? — припомнила Аксенова юридическую формулировку. — Самовольное покидание места службы.

Но Феодориди взглянул на нее так, что Наташа до самого Адлера забыла о своем столике в зале трибунала.

Они урвали у арктической ночи почти целый день солнца, зелени и лазурного моря. А после воскресного обеда в ресторане «Магнолия» отправились в аэропорт. И все бы кончилось благополучно, если бы в ту зиму на южных склонах Кавказских гор не выпало слишком много снега. Сугробы скрыли излюбленный корм диких голубей — чинаровые орешки и желуди. И тогда тучи голубиных стай опустились на летное поле адлерского аэродрома. К ужасу влюбленных, все рейсы отменили. Но подводники тем и отличаются от всех прочих смертных, что находят выход из любого положения, даже если для этого надо пролезть через торпедный аппарат… Шальной таксист домчал их за четыре часа и за месячное лейтенантское жалованье в Сухуми. А оттуда в полночь им удалось вылететь на север.

Ровно в восемь ноль-ноль лейтенант Феодориди, слегка небритый, покачиваясь от усталости, стоял в строю на корпусе подводной лодки и слушал бодрую скороговорку горна, под которую на всех кораблях в гавани взлетали флаги и гюйсы. А потом заревели тифоны, завыли злые сирены… По понедельникам на эскадре проверяли исправность средств звуковой сигнализации.

Самовольная отлучка начальника радиотехнической службы раскрылась на другой же день, когда на службу вышел пропагандист политотдела капитан-лейтенант Скосырев, возвращавшийся из отпуска тем же самолетом, что и Христофор с Натальей.

Проступок комсомольца Феодориди разбирался на лодочном комитете ВЛКСМ. Заседание комитета вел подчиненный начальника РТС мичман Голицын, старшина команды гидроакустиков и заместитель комсомольского секретаря. Впрочем, Голицын очень скоро взял самоотвод и все заседание рисовал в блокноте шаржи на боцмана — мичмана Белохатко, тоже члена комитета. Голицын почеркивал карандашом и вспоминал свою «love --">