Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк - Рассказы

невеселыми мыслями. Когда я стал прощаться, Василиса Мироновна проговорила:    -- Погоди ужо меня, вместе пойдем... Мне по пути с тобой идти-то. Дьяконица тут двойней родила, так надо проведать бабу-то... Дьякон-то зашибается маненько.    Когда мы выходили из избы, Евмения не утерпела и крикнула в след:    -- Увидите наших-то, так кланяйтесь своим-то!...    -- Видел?-- спрашивала меня раскольница.    -- Видел. А что?    -- Да так я спросила. Может, думаю, не заметил ли чего...    -- Больна она, кажется.    -- Ужь и не говори: местечка живого нет, так в чем душенька держится,-- махнув рукой, ответила Василиса Мироновна.-- Грешный человек, не любила я ее допрежь этого, даже очень не любила.    -- А теперь?    -- Теперь-то...    Василиса Мироновна немного помолчала, а потом тихо прибавила:    -- А теперь, милый человек, она мне вот куда приросла (раскольница показала на сердце). Да... И как это чудно все вышло, ума не приложу. Я тебе не разсказывала?... Так вот послушай. Сидим это мы с Саввой третьева дни, этак под вечер дело,-- ну, там за самоварщиком калякаем,-- под окном кто-то и постучись, да тихо таково, вроде как за милостыней. Я подхожу к окну-то, глянула на улицу, а она там стоит да на меня и смотрит... Таково страшно смотрит, страшно и ласково. Я по-первоначалу-то испугалась и отшатнулась даже от окна. Да ужь потом сотворила молитву и говорю ей, чтобы в избу шла. А надо тебе сказать, она и в избушке у меня отродясь не бывала... Ну, пустила я ее, а сама все как-то не в себе ровно, так мне неловко даже, совестно как-то. Худенькая такая сама-то, а одежонка-то на ней по-модному, точно облепила всю... А глазенки этак зло, зло смотрят. Я опять, согрешила, подумала про себя, зачем это она в мою избушку пришла. И с чего это я подумала -- никакого толку не могу дать. Ну, Савва сидит на лавке, тоже смотрит на гостью волк-волком. Знаешь, какой у него разговор-то,-- не скоро раскачается... Ну, приговорила я ее все-таки чайку там напиться, закусить,-- не гнать же в сам-то деле страннаго человека. Напилась она чаю, тарантит по-своему, а сама нет-нет -- да и скашлянет... Зажгла я свечку, потому на дворе стемнело давно, а она мне и говорит: "Василиса Мироновна, не гоните мня,-- я останусь у вас ночевать". Только всего и сказала, а сама светленько, светленько таково смотрит на меня, совсем по-ребячьи... Так, понимаешь ты, этим своим одним словом она точно придавила меня, ей-богу!... И жаль мне ее стало, и совестно сделалось, что раньше-то я так про себя о ней подумала... Покраснела даже, а сама не смею на нее поглядеть. Тут ужьуменя сердечушко-то и сказалось... "Ведь живой человек она,-- думаю это про себя,-- душа в ней, а я, дура, что подумала про нее". И Калина-то вспомнила... Горниц-то у меня не больно много: в передней. избе сама с одной старушкой сплю, а в задней ей и приготовила постельку. Ну, уложила ее спать, а она все щебечет, все ластится, а меня то в жар, то в холод от ея слов бросает. Раскрыла свой чемоданишко, давай мне показывать наряды там свои, книжки.... "Вы, говорит, может-быть, думаете, что у меня денег нет?" Открыла там боковушку какую-то и показывает: действительно, денег много, пожалуй с полтыщи будет. А она опять мне: "Вы, пожалуйста, не подумайте, Василиса Мироновна, что я эти деньги чем дурным нажила..." Ну, разсказала там про киятры свои и всякое прочее, а я ничего не говорю, потому по-ея это хорошо, а по-моему так куда непригоже...    -- Ну, тут и самый этот случай вышел... Ушла я в свою переднюю избу, помолилась и легла. Только лежу я это на лавке, а сама все о ней думаю. "Не гоните меня..." -- так вот и стоит в ушах. Сотворила молитву, стала о другом думать,-- нет, нейдет это самое слово из ума, хоть ты што хоть!... Только слышу, кто-то босиком по сенкам ходит, а потом рукой скобку и ищет... Тихо ночью-то, слышно все. Привстала я, думаю, ужь не лихой ли человек. Ну, а она дверь-то и отворила.    -- Кто -- она?..    -- Да говорят тебе, Евмения-то... Она самая. Как я ее уложила, в том и пришла: рубашонка одна на ней, босиком... Ну, я и притворилась, что сплю. Думаю, что дальше будет. Вот она огляделась в избе-то, увидала меня и сейчас ко мне. Встала этак возле самой лавочки на коленки, наклонилась надо мной и смотрит. Потом и давай будить: "Василиса Мироновна! Василиса Мироновна!..." Ну, я сделала вид, что проснулась, и спрашиваю: "Что, голубка?... Может испить захотела?" Она тут как-то вся даже затряслась, обняла меня, прижалась ко мне к самому лицу и шепчет: "Василиса Мироновна, мне страшно,-- я боюсь!" -- "Ах ты, говорю, глупая, чего же ты испуга лась?" А она мне: --">