Николай Зайцев , Вадим Александрович Ревин (Колбаса) - Золото плавней

Николай Зайцев, Вадим Ревин (Колбаса) Пластуны. Золото плавней

© Николай Зайцев, 2024

© Вадим Ревин, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Памяти черноморских казаков, потомков казаков запорожских и в частности казачьих родов Ревиных (Рева), Сусловых и Колбаса посвящается.

По пластам хамылять не впервой,

Схроны в плавнях тайком паковать

И гулебить в ночи под луной —

Пластунам не к лицу горевать.

Глава 1 Сполох

1.1

– И куда вырядился? – спросил старый казак, глядя, как молодые парубки, лихо свистя и удало вертясь, загоняют табун в реку, спасая коней от полуденного зноя. Две девки на мостках, что простировали белье, смеясь, подначивали молодых юношей. Казак прищурил глаза и узнал Марфу, дочку куркуля Емельяна, и помощницу ее хохлушку Марийку. Обе красавицы, похожи, как сестры, чернобровые, веселые, любят поскалиться, а сейчас еще белыми ноженьками сверкают. Такие кого хочешь с панталыку собьют.

Старый казак помахал в их сторону плеткой, больше для приличия, чем с угрозой, чем вызвал новую волну смеха у девок, и спрыгнул с коня, отпуская жеребца к водопою, а сам, прячась в тени дерева, пристально по привычке оценил обстановку. Парубки на веселые шутки реагировали слабо, четко выполняя наказ, но пройдет время, и они своего не упустят – дело-то молодое. Да и хохлушка Марийка такого шанса не упустит и уж покрасуется лишний раз.

– Да дядько Михайло! – воскликнул Василь и стукнул по луке седла кулаком то ли в досаде, то ли назойливую муху прогоняя. – Да я понимаю, что наряд, и провинился я знатно – гульнул, не подумав, и говорил много, и кулаками махал, но и вы поймите – мне такой шанс грех упускать!

– Ишь ты, как запел! Когут, да и только! Прямо так и грех?

– Да сам сотник Билый сегодня джигитовку принимает. Как удаль не показать? Он же лучших в чет отберет.

– А ты свою удаль вон Марийке покажи! – предложил старый казак. – Смотри, как девка старается.

– Да вечером и покажу, – отмахнулся Василь, – а сейчас отпусти на джигитовку. Ну что я – хуже других? Дело-то плевое, парубки дывись как справляются!

Старик отхлебнул из баклажки; прав Василь, табун уже весь загнали, самому делать нечего, без его команды управились, а приказному такое наказание хуже смерти, когда все на джигитовке, а ты тут…

– Ладно, двигай давай, заверни только в крепостицу, подхорунжему Гамаюну доложишь, что я отпустил. И чтоб дид Трохим ко мне сегодня вечером пришел, у меня вишневка готова! Ох и заспиваем! – Казак возбужденно потер руки. – До утра! А то пока и не охрипнем.

– Дядька Михайло! Век не забуду! – Конь под казаком сразу и разворот начал делать. – И дидык с радостью к вам придет! Все передам!

– И чтоб первое место занял! – уже крикнул в спину. – Не посрами фамилию!

– Я мигом! Обернусь – и не заметишь! – прокричал Василь, оборачиваясь и расплываясь в широкой улыбке. И пыль столбом, а когда осядет – и след исчезнет. Жарко этим летом. Спасу нет.

Дядько Михайло покачал головой, потом еще раз, когда на мостки посмотрел, где молодые девки продолжали белье полоскать и зубоскалить с парубками, и присел в примятую траву, тоже решив от зноя схорониться под раскидистыми раинами^[1].

Затих стук копыт. Пронесся овод, жужжа у лица, и казак лениво отмахнулся от него. Даже голоса молодежи стали приглушенными, разморило на сон. Глотнуть еще водицы кирницы^[2] Трех святых, что дольше всех холод сохраняет, да вздремнуть полчасика, а то и часик – без него не уедут. Зной забирал последние силы.

Рука потянулась, но не нашла баклажку.

Странно.

Дядько Михайло зашарил вокруг себя руками, изогнулся, дивясь, куда мог по старости баклаху сунуть и забыть, и замер в полусогнутом состоянии. Из кустов на него лицо смотрело – темное, смазанное, тряпицей обмотанное. Казак дернулся к оружию, набирая в грудь воздуха для крика тревожного, но чья-то жесткая рука сзади обхватила, рот пережимая. По горлу чиркнула сталь острая, и рубаху стало горячим заливать. Дядько Михайло еще трепыхался в крепких руках, как из кустов, где лицо страшное привиделось, горец быстро появился и, резко взмахнув кинжалом, всадил его в грудь старого казака по самую рукоятку.

Тело сразу обмякло. Абреки, уложив казака в траву, переглянулись. Один коротко свистнул, и из кустов стали выходить вооруженные горцы.

– Да шо ты скалишься, скаженный! – Марийка замахнулась выжатым бельем в сторону --">