Збигнев Ненацкий - Я - Даго Повелитель

болоте разврата, разве не мог он отдаться, скорее, всем тем, что открывали ему дорогу ко всяческим страстям, чем Мефодию, который укорял его за всяческие чудеса, прелести и наслаждения, вредящие душе". Потому-то в сражении с Мефодием, какое дело было тевтонскому епископу Вичингу до дела Любуши, до того факта, что ее свадьба должна была состояться в самом сердце язычества, то есть на Лысой Горе? Сама Любуша тоже радовалась тому, что вырвалась от вечных напоминаний Мефодия, постоянных его укоров за ее склонность к мужскому полу. Не знал Пестователь, не знал и Сватоплук, ибо все свидетели были жестоко убиты еще до того, как Любуша отправилась в державу полян, что двое ее незаконных детей в Велеграде были приписаны к различным отцам и различным матерям. Но правдой стало и то, что как только Любуша увидела Даго Пестователя, в один миг полюбила она своего мужа и решила оставаться ему навечно верной.

В ночь летнего солнцестояния, которую Даго выбрал для обручения с Любушей, тысячи людей – как рассказывают – были пригнаны из самых дальних околиц на Лысую Гору. Саму гору окружала каменная стена с вратами, через которые прошли людские массы с факелами, а во внутреннем каменном кругу ворожеи и жерцы распалили множество костров, чтобы отдать честь богу огня и солнца. На множество стай через пущу, переполненную высокими ёлками, со склонов Голоборжа стекали потом радостные хороводы поющих и танцующих дев и замужних женщин. Возле самого большого костра сидели одурманенные медом Даго Пестователь и Любуша. Взял Даго Любушу за руку и эти вот жестом сделал ее своею женой. И был это знак для многих других, чтобы схватить своих женщин и повести их на край темноты и отсвета огня, где женщины могли отдаваться мужчинам. Рассказывают, что той ночью не было юноши и мужчины, женщины или девицы, кто не познал бы наслаждений человеческого исполнения. И хотя всего лишь два месяца назад Даго Господин и Пестователь захватил Лысогоры и всю землю князя Сандомира, но как раз благодаря этой вот ночи и обручению с Любушей на Лысой Горе, практически весь иамошний народ признал в нем нового, законного повелителя.

И как раз здесь, на Лысой Горе, той самой ночью, наполненной светом костров и факелов, осознал неожиданно Даго, что не сможет разбудить на Востоке спящего великана, столь огромного, что способного победить ромеев и франков. Потому что не было у склавинов единственного бога. У ранов, в Арконе, был иной бог, не похожий на того, что имелся в Радогощи, иными были боги в Юмно или на Шлёнже, разными были боги на Вороней и на Лысой горах. Да, это правда, что с того вот мгновения, с ночи обручения с Любушей, вера в нового господина и повелителя стечет по крутым и полным валунов склонам Лысогор, полетит далеко-далеко, до самого Краинского Хребта и Радостова, до излучины Любржанки и до Еленьей полосы, до Висулы и Сана, объединяя весь только что рожденный народ полян. Только ведь это не был великан, а всего лишь небольшое государство, осужденное на милость и немилость Великой Моравы и таких повелителей, как Сватоплук. Он, Даго, оказался настолько слабым, что не отважился самостоятельно напасть на Карака, и пришлось это сделать Сватоплуку. Так где же были тот бог и та вера, которые были бы способны слепить роды, племена и народы в настоящего великана:

Ему рассказывали, что когда-то Великий Само, строя свое могучую державу, приказал распространять еще и веру в единственного бога, которого называли Белбалом, поскольку объединял он в себе и добро, и зло: "бел" означало "белый", "бал" – означало "черный. Только распалась держава Само, и только лишь в редко посещаемых уголках чествовали бога по имени Белбал. Гораздо более сильным был магический треугольник, сложенный из Отца, Сына и Духа, поскольку шли за ними не только могучие войска с мечами, но и не менее могущественные войска с крестами: папа римский, епископы, аббаты, монахи, обычные священники и миссионеры.

- Очень жаль, что когда-то я коварно избавился от учеников Мефодия, - отозвался к Любуше Даго, а та с удивлением поглядела на него, что именно в такую вот ночь, когда сытный мед начал уже разогревать кровь, он говорит не о любви, но о государственных делах. – Жаль, что я выгнал учеников Мефодия, - повторил Даго. – Потому что сейчас у вас правит епископ Вичинг, я же от тевтонцев никогда никакой веры не приму, то же самое заставлю подтвердить под присягой своим сыновьям и

--">