Александр Сергеевич Марков - Атаман Метелка

— Чего молчите? Обиды вам не будет! — крикнул форейтор.

— Змея мой сын смастерил, — смущенно ответил коренастый рыжебородый казак. — Он так изловчился их раскрашивать, что даже взрослые диву даются.

— А где же сам чудодей? — спросил губернатор.

Чудодея выдернули из толпы, как редиску из грядки. Был он худ. Рыжие кудрявые волосы и смуглое лицо. Широкие вразлет брови и маленькие припухлые губы. Растерянно хлопали черные смышленые глаза.

— На́, возьми. — Губернатор протянул мальчику коробку в золоченой бумаге. Там лежали ароматные пастилки.

Мальчик попятился, стараясь затеряться в толпе.

— Возьми, возьми… — шептали форейторы.

— Да вели, чтоб взял, чего упрямится, — обратился к отцу граф Орлов.

Рыжебородый казак насупил брови и сказал угрюмо:

— За что моему сыну такая честь? Давать, так всем. — И он кивнул на станичных ребятишек.

Бекетов побледнел, золоченый коробок дрогнул в его руках, и он возвысил голос:

— Как говоришь, казак! Разве не видишь — перед тобой губернатор, а рядом — его сиятельство.

— Много на Руси господ, каждого не упомнишь.

— Горд ты, братец, и неучтив очень.

— Что ж нам учтивыми быть? Живем хуже некуда. Все наше добро на растрюк пошло. Когда на казакованье переселяли, много сулили. А теперь, почитай, пять месяцев жалованья нет. А тут, окромя обязательной эстафетной гоньбы, надобно снаряжать конвой и иметь разъезды в степи к отвращению воровских набегов…

— Где атаман станишный? — уже грозно спросил Бекетов.

— Атаман разъезды проверять уехал, я за атамана, — все так же спокойно ответил рыжебородый.

Лицо губернатора передернуло. Он только скрипнул зубами. Взять бы смутьяна, да в охране всего четыре драгуна, а казаков десятка три, и все при оружии. У кого пистоли, у кого сабли.

— Смотрите же у меня… — только и прошипел Бекетов.

Возок дернулся. Лошади понеслись вскачь. Губернатор приговорил Григория Касьянова, яко первого возмутителя, всего зла зачинщика, в силу статей воинского артикула, к жестокому наказанию. Велено было, на страх другим, нещадно стегать его на астраханском базаре, а затем на станичной площади. После заклепать в железа и послать на канальную работу. Остальных копановских казаков приказано было отправить в Кизляр на вновь заводимые плантации.

Жену и десятилетнего сына Касьянова губернатор взял к себе в имение, в дворовую работу…

Но Григорий не утоп. Падая в воду, целил глазом на смолистое днище завозни^[1]. В плоскодонной завозне возили кирпич и лес для крепления берегов. Рассохлось судно, и вытащили его на берег, осмолили. Вода прибыла, и оказался нос перевернутой завозни в воде. Видел Касьянов, как не раз, купаясь, подныривали туда городские мальчишки. Тогда и решил осуществить давний замысел.

Самой тяжкой работой астраханские острожники считали канальную. Многие годы роют этот канал, и конца работе не видно. Будучи в Астрахани, император Петр I указал строить адмиралтейство ближе к порту, и кругом соорудить палисад со рвом и валом, и ворота сделать к Волге, и служителям адмиралтейским строиться там же…

Забили сваи порта, возвели адмиралтейство, построили казармы, но отошла Волга в сторону, песчаную косу намела у причала. Адмиралтейство совсем на сухом месте осталось. Тогда решили астраханские власти прорыть к адмиралтейству канал и вести его далее на соединение с рекой Кутумом. Рядом с адмиралтейством — церковь во имя апостолов Петра и Павла. Прямо против Мочаговских ворот Белого города высился окруженный частоколом деревянный острог. На работу колодников водили мимо церкви. С недоброй ухмылкой они говорили: «Петру и Павлу помолимся, офицеру поклонимся, железа и разломятся…» Однако редко побег удавался. Пойманных засекали насмерть. Да и жизнь колодничья не лучше. В вязкой болотной хляби забивать сваи, копать зыбучий мокрый песок, бросая его на трехаршинную высоту, протаскивать по мелководью тяжелогруженые барки и завозни — такой удел выдерживал не каждый. И нет возможности стряхнуть с потного лица налипших комаров и мошек, нет времени прихлопнуть присосавшегося к шее овода. За малейшую остановку — хлесткий ожог калмыцкой плетью вдоль спины. Или удар в пах кованым офицерским штиблетом.