Иван Павлович Кудинов - Окраина

Боголюбская не обернулась, продолжала идти. Какой-нибудь шаг отделял их теперь друг от друга.

— Вот видите, — сказала она тихо и ровно, — ничего плохого я вам не сделаю… — И показала руки, повернув их ладонями вверх. — Видите?

Он завороженно смотрел на ее ладони и не выказывал, казалось, ни малейшего беспокойства. И тогда Александра Семеновна, сделав последний шаг, опустилась перед ним на корточки и осторожно, бережно, как только умеют это делать врачи, коснулась пальцами его руки… Он вздрогнул, отдернув руку, и лицо его судорожно напряглось.

— Успокойтесь, я только посмотрю. Вот видите, у вас уже язвочки образовались… Больно? Потерпите. Сейчас мы вам поможем. Потерпите. — Она поднялась и, повернувшись к стоявшим у двери людям, приказала: — Нагрейте воды. Приготовьте чистую одежду. Освободите его от цепей. И сегодня же, слышите, сегодня, — уже выходя из каморки, добавила твердо: — Сегодня же отвезите его в больницу. Ах, Епифан Авдеич, Епифан Авдеич, — глянула с укором на старосту, — как вы могли такое допустить?

— Дак я што… я ништо, — хмурился Епифан Авдеич. — Сход постановил. Деньги немалые надо, штоб в больнице его содержать, а по нонешним временам обчество и копейки за душой не имеет… Где их взять?

— Не беспокойтесь, — вмешался Ядринцев. — Беру эту сторону дела на себя. Исполняйте все, что скажет доктор…

Когда остались вдвоем, Александра Семеновна вдруг уткнулась лицом в плечо Ядринцева и дала волю слезам. Он гладил ее по голове, как маленькую, успокаивал:

— Ну что ты, что ты, Сашенька? Перестань. Это совсем на тебя не похоже… Перестань. А то и я, глядя на тебя, разревусь. Что тогда будет? Слезами делу не поможешь…

Она кое-как успокоилась, лишь изредка вздрагивала от рвущихся из груди всхлипов и горячо, сквозь слезы шептала:

— Какая дикость… какая дикость! Заживо похоронить человека… Николай Михайлович, скажите, разве это возможно? Разве такое может быть среди людей?.. Нет, нет, это невозможно… — содрогнулась она опять, всхлипывая. — Это не поддается никакому здравому смыслу. «Обчество» не имеет денег… и сажает на цепь своего же брата. Какая дикость!..

— Но денег у них действительно нет, — сказал Ядринцев. — Что же им делать?

Она подняла заплаканное лицо, слезы еще не просохли, и посмотрела на него изумленно:

— Вы их оправдываете?

— Нет, Сашенька, не оправдываю. Выход они нашли далеко не лучший. Но пойми: не одного несчастного надо жалеть, а многих… Многих, Сашенька. Вот беда, — горестно он прибавил, — нынешнее положение таково, что цепи уже не самая худшая мера… Да, да, не самая худшая.

— Нет, вы все-таки пытаетесь их оправдать, — вздохнула Александра Семеновна. — Тогда объясните: что же это такое, что все это значит?..

— Разве ты не видишь? — помедлив, сказал Ядринцев. — Это Сибирь. Сегодняшняя наша Сибирь. Россия наконец! Если смотреть на нее с изнанки… Разве ты не видишь? — задумчиво и грустно переспросил.

21

Этим летом Ядринцев совершил еще одну поездку — в составе экспедиции Радлова он снова побывал на Орхоне. Боголюбская вернулась в Томск, работала в переселенческом комитете. Он скучал и писал ей длинные письма. На обратном пути заехал, но Александру Семеновну не застал: она занималась в это время переселенческими делами в Барнауле. Николай Михайлович, так и не дождавшись ее, подавленный и уязвленный, уехал в Петербург. Ему казалось, что Боголюбская охладела к нему и умышленно избегала встречи, потому и нашла повод отлучиться именно сейчас… Скорее всего он был неправ, сознавал свою неправоту, но подавить обиду не мог. Так и вернулся в Петербург с этой засевшей, как заноза, обидой в душе. Пусто, холодно и неуютно было в маленьком номере меблированного дома «Палерояль», где жил он с прошлой осени. Одиночество тяготило. Работа валилась из рук. И вот в это время пришла посылка из Женевы — несколько экземпляров изданной там его книги «Россию пятят назад». Николай Михайлович обрадовался, хотя радость была бы куда полнее, если бы книгу издали здесь, на родине; но здесь ее не хотели издавать: слишком откровенным было содержание книги, а у русской цензуры, как известно, откровенность не в чести. Это все потому, думал Ядринцев, что Россию показал я с изнанки… Да, да!

«Машина дала задний ход и неизвестно куда двигается, — писал он в этой книге. — Теперь это поезд без разумного

--">