Дебора Алкок - Испанские братья. Часть 3

даже по мерзостным законам инквизиции он завоевал себе право спокойно умереть.

С течением времени сознание того, что он уже недосягаем для рук палачей и что его жизнь в руках Божьих, наполняло его измученную душу покоем. Позади страх, смятение души, безысходность и отчаяние. Только воспоминания той ночи ещё не раз заставят его содрогнуться, но и это пройдёт… Постепенно затихнет боль души и боль растерзанного истязаниями тела. Как он мог тосковать по родным людям, с которыми общался раньше, если день и ночь сейчас с ним рядом был Иисус Христос. Он был до того близок и реален, что иногда Карлос думал, что если бы на его тюремщиков и палачей снизошло просветление, и они разрешили бы ему увидеть Хуана, то, пожалуй, присутствие горячо любимого брата было для него менее реальным, чем присутствие невидимого Хранителя его души, Который все дни напролёт бодрствовал у его ложа. Даже физическую боль, которая почти не прекращалась, он переносил сравнительно легко — рука Господа снимала её.

Он чувствовал себя овеянным свежим ветром с горных вершин, согретым сиянием незакатного солнца, защищённым от всяких штормов и бурь. Его ничего не беспокоило и ничего не смущало. Часто к нему приходили посетители, ибо неудивительно было, что именно то, что делало его недосягаемым для их посягательств, по мнению его противников было подходящей почвой для восприятия их наставлений. Приходили инквизиторы, монахи, священники — люди образованные и весьма известные. Один за другим они входили в его одинокую камеру и приступали с упорством и настойчивостью, придавая угрозами и обещаниями большой вес своему нескончаемому красноречию. Голоса их, как казалось Карлосу, звучали откуда-то издалека, были едва слышны, и они не могли проникнуть туда, где он сейчас обитал — в таинственной близости с Господом. Угрожали ли они или сыпали обещания всевозможных благ — их речи не достигали сознания Карлоса. Что они могли ему ещё сделать? Это чувство защищённости не было обоснованным, это показывали последствия, но сейчас оно избавляло его от многих нравственных мук. Что касалось обещаний, то он, если бы вдруг перед ним распахнулись двери тюрьмы, и ему предложили бы выйти на свободу, сделал бы это только из-за своей сильной тоски по брату.

Когда Карлосу давали для этого повод, он охотно пускался в рассуждения на религиозные темы. Для него было радостью свидетельствовать о своём Спасителе, Который так много сделал для него и продолжал для него делать. Насколько это было возможно, он говорил выдержками из Священного Писания, их он знал по памяти очень много. Но чаще случалось, что ему приходилось брать оружие, которым он так мастерски научился владеть в университете. Он расправлялся с софистами с ловкостью, которую имеет только тот, кто знает законы, по которым это учение построено. Поклонники Аристотеля и Фомы Аквинского не могли прийти в себя от изумления — он разбивал их в пух и прах в их же собственных владениях. Упрёки и оскорбления он принимал со спокойным бесстрашием, ничто не могло вывести его из душевного равновесия. Зачем волноваться? К тем, что стояли во тьме внешней, он мог чувствовать только сострадание, ведь они не видели того, что он видел духовным взором. Обычно волшебство его обаяния и изящества ума действовало на его противников таким образом, что они сами становились добрее к «столь явно закоренелому еретику» даже в большей степени, чем бы они сами пожелали.

На него теперь снизошёл покой, и сердце его было исполнено сочувствия к братьям и сёстрам по заточению. Но кроме Марии Гонсалес он ни с кем не мог о них говорить, потому что любое безобидное замечание или вопрос могли возбудить новое подозрение, или восполнить недостающее звено в цепи обвинений против кого-либо из них. Иногда его посетители сами делали ему сообщения о ком-либо из них, только не всегда можно было полагаться на их достоверность. Так, ему сказали, что доктор Лосада отрёкся. Этому Карлос не поверил.

Похожее утверждали и про дона Хуана Понсе де Леон, но это, к сожалению, отчасти было правдой. В результате истязаний и жестокого заточения поколебалась твёрдость убеждений высокородного гранда, и его вынудили сделать признания, от которых несколько потускнело сияние его мученического венца. Но были и другие примеры. Прежде нерешительный Гарсиа Ариас, которого называли «белым доктором», проявил великую твёрдость духа, и не только засвидетельствовал свою --">