Сильвио Пеллико , Эдуард Штильгебауер , Генри Ситон-Мерримен - Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях

я приехал в Турин и свиделся там после долгой разлуки с моими дорогими родителями, с одним из братьев и с обеими сестрами. В нашем семействе мы все горячо любили друг друга! Но никого, кроме меня, не осыпали отец и мать так щедро всевозможными ласками. О, как я был растроган при встрече с ними, найдя их так сильно постаревшими, чего я и не предполагал! Как бы я хотел тогда не покидать их больше, посвятить себя заботам о них, утешать их старость! Как мне было горько, что в короткое время моего пребывания в Турине много других обязанностей отрывало меня от родного крова, как грустно мне было, что я не могу посвятить им больше времени. Бедная матушка все говорила с печальною нежностью: «Ах! Сильвио наш не для нас приехал в Турин!» Я выехал в Милан утром, и разлука с родными была самая грустная. Отец сел со мной в коляску и проводил меня с милю, потом возвратился домой одинокий, печальный. Я обернулся, чтобы взглянуть на него, и плакал, целовал кольцо, подаренное матушкой, и никогда я не чувствовал, удаляясь от родных, такой удручающей тоски. Не веря предчувствиям, я удивлялся своей беспомощности осилить горе и с ужасом говорил себе: «Что за тоска, что за беспокойство?» И казалось мне, что я предвижу грядущее горе.

Теперь в тюрьме мне припомнились тогдашние ужас и тоска моя; пришли на ум все слова родителей, слышанные мною три месяца тому назад, и горькая жалоба матушки: «Ах, Сильвио не за тем приехал в Турин, чтобы повидаться с нами!» — мне вновь пала тяжелым камнем на сердце. Теперь упрекал я себя, зачем, зачем я был так мало с ними нежен? Я горячо люблю их и так мало говорил им про это! Может быть, я никогда их больше не увижу, а между тем вдоволь не нагляделся на дорогие черты!.. Зачем был я так скуп на доказательства моей сыновней любви? Думы такие разрывали мне сердце.

Я закрыл окно, с час прохаживался по комнате, думая, что не засну всю ночь. Лег потом на постель, и усталость меня усыпила.

III

Ужасно в первый раз, ночью, пробудиться в тюрьме. «Возможно ли? — говорил я себе, вспоминая, где я. — Возможно ли? Я — здесь? И не сон ли это? Вчера арестовали меня? Вчера меня долго допрашивали? И завтра будут допрашивать? И кто знает, когда это кончится? И вчера вечером, перед тем, как заснуть, я так долго плакал, думая о родных?»

Отдых, совершенная тишина, короткий сон, восстановивший мои умственные силы, казалось, удесятерили силу горя. Горе родных, при полном отсутствии всего, что могло бы развлечь их, в особенности горе отца и матери, когда они услышат о моем аресте, рисовалось в моем воображении с невероятною силою.

«В эту минуту, — говорил я себе, — они спят еще спокойно или, может быть, думают с нежностью обо мне, вовсе не предчувствуя, где я? О, как бы они были счастливы, если бы Бог взял их к себе прежде, чем дойдет в Турин известие о моем несчастии! Кто даст им силу выдержать подобный удар?»

Какой-то внутренний голос, казалось, ответил мне: «Тот, Кого призывают все несчастные, Кого они любят и Чье присутствие они ощущают в себе! Тот, Кто дает силу Матери идти за Сыном на Голгофу и стоять у креста Его! Друг людей, друг несчастных!»

И впервые тогда восторжествовала в моем сердце религия, и этим благом я обязан сыновней любви.

Прежде, хотя и не был я против религии, я мало и дурно ей следовал. Возражения, приводимые обыкновенно против религии, не казались мне чем-нибудь значительным, и, все-таки, тысячи софистических сомнений ослабляли мою веру. Но эти сомнения давно уже не касались божественного существования, и я говорил себе, что если Бог существует, необходимое следствие Его правосудия есть загробная жизнь для человека, который страдает на земле так несправедливо; отсюда заключение — стремиться к благам этой второй жизни, отсюда культ любви к Богу и ближнему, непрестанная жажда самосовершенствования бескорыстными жертвами. Уже давно говорил я себе все это и прибавлял: и что такое христианство, как не вечная жажда самосовершенствования?

Несмотря на то, что уже давно так думал и чувствовал, я все-таки не решался прийти к заключению: будь же последователен! Будь христианином! Не смущайся заблуждениями! Не истолковывай в дурную сторону какой-нибудь трудный для понимания пункт учения церкви, так как главный и самый яркий пункт ее есть: люби Бога и ближнего!

В тюрьме я решил прийти к такому заключению и пришел к нему. Еще колебался несколько, думая, что --">