Евгений Андреевич Салиас - Свадебный бунт

по синеве белые паруса… Наконец, глаз мог уже различать слободы, прилегающие к каменному городу, его высокую зубчатую стену, на подобие Московского кремля, а за ней куполы и кресты храмов Божьих. Но около тяжелых колоколен с золотыми крестами тянулись и тонкие, высокие минареты с серпами мечетей мусульманских.

Через час всадник въезжал уже в город, и на улицах встретила его еще пущая пестрота одежд и лиц, а кругом раздавался говор на всех, казалось, языках, какие только существуют на белом свете.

Действительно, направо и налево, верхом и пешком, в телегах и арбах, в фурах и на дрогах, сновали и громко говорили все языцы земные — русские, персы, турки, калмыки, хивинцы, греки, ногайцы, немцы, армяне… Пестрота и разнообразие одежды обывателей производили еще более странное впечатление, чем их говор. Речь инородцев звучала еще для русского слуха более или менее одинаково, но одежды тех же инородцев разнились между собой совершенно.

Приезжий молодец оглядывался и ухмылялся. Он был здесь не новый человек и ворочался в знакомый край. Это была Астрахань.

Город явился ему все таким же, что и месяца два тому назад… Пыльный, душный, зловонный и крикливый. Веки вечные на улицах этого города был не простой говор, как на Москве, а будто крик, не беседованье, а галденье. Быть может, оно казалось потому, что на одно слово русское приходилось услыхать десяток всяких басурманских слов, самых диковинных и разнокалиберных.

— Все на том же месте, — шутил парень сам с собой, проезжая и оглядываясь… Все так же, будто по звериному, галдят и голосят всякие азиаты.

Он выехал на большую базарную площадь, и здесь, среди пестрой толпы, стоном стоял говор, визг немазанных колес, лай бесчисленных бродячих псов, завыванье и блеянье всякой скотины, лошадей, волов, верблюдов, баранов.

Наконец и приезжего молодца признал кто-то из прохожих.

— Пров?.. Куликов?.. Какими судьбами? Откуда?

— С Москвы! — самодовольно отозвался молодец.

— Зачем же вернул?.. Аль на свете тесно, что в наш острог захотел!

— Небось… — тряхнул головой приезжий, двигаясь далее.

Не успел он проехать мимо базарной площади, как целая гурьба народа остановила его… Крики, вопли и сумятица посреди толпы ясно говорили, что тут приключилось вдруг нечто обычное в городе — драка двух чужеземцев, а то и побоище «стенкой на стенку» между двумя разными национальностями — армян с турками, персов с хивинцами, калмыков с башкирцами. Одни греки никогда ни с кем не дрались. Чаще всего сражались, конечно, свои православные с кем-либо из чужеземцев или инородцев.

На этот раз приезжий молодец различил в толпе какого-то рослого и красивого парня в русском платье, который, злобно налезая на перса, нещадно ударял его, так что тот каждый раз шлепался об землю. Одежда его, бешмет, шальвары, двойные рукава, висевшие за плечами — все было в клочьях.

Всадник завернул в переулок и въехал на постоялый двор.

— А, Пров… Как бишь тебя… Иваныч — что ль? Здорово, — встретил гостя седобородый мещанин, хозяин двора, признав тотчас всадника. — Зачем пожаловал?

— Соскучился по вас!.. — усмехнулся молодец, останавливая лошадь и слезая долой.

— Балуй! Соскучился. Ведь тебя, парень, как признает у меня иль на улице какой судейский ярыжка, то мигом в веревочку запрежет и прямо тебя на бечеве в воеводское правление и доставит, чтоб посадить в колодку и в яму с арестантами. Нам сказывали, ты от плетей в бегах у крымского хана на службе. А то сказывали, ты на греческом судне за море хватил в Персию… А ты — вот он!

— Был я, почитай, в бегах, но не в Персии, а на Москве. Меня ваш воевода выгнал из города.

— Ну, а ноне?

— А ноне, паки вернул. Покуда к тебе постоем, а там видно будет — что делать.

— Так укрывайся, смотри, а то долго ль до беды, налетишь и на самого воеводу… Мы-то не выдадим. Нам что!..

— Я к нему самому и пойду сейчас напрямик… — усмехнулся приезжий.

— К кому? — удивился мещанин.

— К воеводе, в кремль.

— Вот на!.. За прощеньем, с повинной?!

— В чем мне виниться? Я не злодей.

— А как же сказывали, ты, Пров Иваныч, купца, вишь, Ананьева ограбил.

— Ладно. Пров Куликов никого не ограбил… А хоть бы он чего и натворил, так то не моя забота. Я его знать не знаю.

— Кого?

— Прова-то Куликова твоего.

Мещанин удивленными глазами уперся в лицо молодца и рот розинул.

— Себя самого, стало быть, признавать не хочешь! Ловко, --">