Александр Эрдимтович Башкуев - Храмовник

трех детей. Я кивнул еще раз. «Да, это мы — Крафты». Так мне сказал тот, умиравший от тифа парнишечка.

Сам не знаю, — почему я его подобрал. Он бредил по-нашему, по-немецки, а никто не мог разобрать и все думали его бросить.

Я случайно пристал к той компании. Меня с улицы взяли воры, кои и научили всяким премудростям. Как вскрыть замок, как взломать дверь, иль — залезть в форточку. Лет пять так и жил, а когда всех повязали, «сорвался» с пересылки.

На той пересылке я «погонялово» получил, а по малолетству меня не шибко-то охраняли. Вот и «спрыгнул».

Пристал к мелкоте, а потом — дернула меня нелегкая ходить за умирающим! (Видно, и укусила меня в эти дни вошь.) Когда парень помер, будто сам Господь подсказал мне, и взял я из тряпья и лохмотьев старую фотографию и справку — «Свидетельство о Рождении», выданное комиссариатом Туркестанской Республики.

Когда очнулся, все кругом меня звали — Крафт и всячески нянчились. Я и думать не мог, что папаша этого Крафта прославился комиссаром и мальчонку все эти годы искало ЧеКа!

— А это… Откуда он у тебя?

Козлоликий чекист держал за почернелый шнурок крохотный золотой медальон с инкрустациями. Медальон был открыт и из него на меня глядел лик моей мамы. И я знал…

— Нашел.

— Точно нашел? Не украл?

— Я — не вор. Нашел.

Чекист задумчиво посмотрел на меня, а потом еще раз на мамино изображение на драгоценной эмали. Тихо пробормотал:

— Странная штука наследственность. Ты нисколько не похож на своих же родителей, а на эту женщину… Как родной сын.

Дорогая вещица. Что ж не продал-то?

— Понравилась. Дорогая, — вот и понравилась.

Чекист, не выпуская из рук крутящийся на шнурке медальон, достал какую-то папку, и протягивая ее мне, вдруг спросил:

— Посмотри-ка на эти вот фотографии. Не узнаешь ли там кого? Посмотри повнимательней.

Я сразу же узнал их. Они сидели с красными бантами, да в солдатских папахах. Я запомнил их лица — тех, кто приезжал в тот вечер к нам в дом. Узнал ли я их? Как я мог — забыть хоть единого?!

Я просмотрел все показанные мне фотографии, навсегда запомнил надписи на знаменах: «Особый отряд ЧеКа Петрозаводской волости», и… вернул их со словами:

— Нет. Ни единого.

Козлоликий человек в выцветшей гимнастерке все это время испытующе смотрел на меня и отцов медальон покачивался в его нервных пальцах. Услыхав мой ответ, он небрежно сказал:

— Раз так… Этот медальон я забираю. Это — вещественное доказательство к одному старому делу. Ты… не против?

— Это — не мой. Я нашел его… — у меня похолодели руки и ноги, а горло сдавило, когда я отвечал эти слова. Но в мозгу звучал мамин голос: «Не обращай внимания, Аннхен. У дочери настоящего Рыцаря нет ни нервов, ни — трясущихся рук! Ты сбилась. Раз-и, два-и…»

Я сам удивился, заметив, что когда мне подали фотографию Крафтов, руки мои были совершенно покойны. И я мог покойно глядеть в лицо козлоликого.

Тот, не глядя, кинул куда-то в сторону медальон, он стукнулся в какой-то там ящик и… Я очень хотел посмотреть — куда он упал, но — не мог сделать этого. Я аккуратно сложил старую фотографию Крафтов, «Свидетельство о рождении» и хотел уже встать.

Следившие за мною чекисты сразу все зашушукались, двое из них попеременно склонялись к козлоликому и что-то шептали ему на ухо. У них был такой вид, будто они наконец-то поймали ужаснейшего преступника и сердце мое — опять ушло в пятки.

Чекист с козлиной бородкой знаком приказал мне сидеть, достал откуда-то из стола пачку дорогих папирос и двинул их в мою сторону. Я отрицательно качнул головой, и он, усмехнувшись, сказал мне:

— И верно. Курить — здоровью вредить. Я расскажу тебе одну сказку. Тебя она, конечно же не касается, но мне хотелось бы, чтобы ты о ней знал. Мне кажется, что… Мы не понимаем друг друга. А мне хотелось бы найти с тобою — общий язык.

Жил-был один офицер. Так же, как и ты — граф. Только лишь не по кличке, но — званию. И был он — немцем.

Так уж получилось, что многие родственники его жили, да и сейчас живут за границей — в Германии. Поэтому, — когда разразилась германская, его отправили на восток — комполка в Туркестан.

Жена же его — курляндская немка такого же круга и положения была выселена сперва в Питер, а потом и — под Петрозаводск. Была она настолько богата и родовита, что в ссылку сию с ней отправились даже слуги. Так бывает у немцев…

Когда произошла Революция, граф вступил в армию --">