Илья Сергеевич Кандыбович - Песни безумной Женщины

Не забывали чистить зубы перед сном, чтобы не видеть кошмаров.

Но тут не улица вязов, и ты не Тина.

Песня 58.

По левому краю, или по правому, это уже не важно.

Голоса в голове уже не давали того покоя, той отдушины, что была иногда так важна.

Но неразменной монеты не существует, и ты не сотрешь свои жалкие ручонки о карман, постоянно вытаскивая ее.

Слишком сильно, и настолько уже невмоготу.

Тревожные состояния усиливались, но уже не приносили того спокойствия, что было раньше, что ожидалось.

Ветер завывал в щелях, и мне слышались в нем рассказы об увиденном в дальних странах.

О крейсерах и гейшах, о берегах лазурных, о несросшихся костях безупречных.

Слишком поддавливало внутри головы, боль была невыносима, и уже не приносила того удовольствия, которое ожидалось, которое должно стать, или имело место быть.

Отравленные становились мы, подогретые крепким кофе, сладким чаем и прочим, и безо всякой на то нужды.

Быстро перебирали пальцами, трещали трещинами, слоились по слоям.

Утопили мизинец в мертвом нелепом дне, и искренне потешались этому и смеялись.

Ты, выставив зубы, а я, копошась в твоем прекрасном рте.

И так продолжаться могло целую вечность, целое сновидение, все что угодно.

Но струи не давали доделать начатое, кровати слишком железными оказались, и окованы.

Копать руду, не было смысла.

Я не хотел этим никого обмануть, не хотел совсем соврать.

Но так вынуждала меня действительность, а ты постоянно потакала мне в этом, всегда поддерживала.

Слишком быстро шла, чтобы успеть за мной.

И я не мог заслужить твоего прощения.

Песня 59.

Безучастные заборы струились и извивались ка могли.

Ошарашенные чем-то кони, неслись, не замечая, что ноги их спутаны, а гривы так бодры, как это требовалось.

Несмышленые трубы торчали, как и раньше, из потолка, и уходили в пол, а может и наоборот.

Мы были неприхотливы к еде, мы были не торопливы в выводах, так подавно, и так сумрачно зазеркально, словно дождь, словно не разлитое масло.

Собирались слишком долго, слишком неторопливо.

Ты завязывала мне шнурки, я натягивал твои колготки.

На улице было слишком холодно, чтобы стать, в доме было слишком нестерпимо, чтобы находиться поодаль.

Так случалось каждый четверг, так проходил каждый недоеденный понедельник.

И было время, и змей над землей носился.

И был случай, и мы им пользовались вслепую, постоянно промазывая, и протирая кровь влажными салфетками.

Ты была обречена, я был безнадежен рядом с тобой.

Ты была так неумолима, потому что я умолял тебя.

Держался за подол платья, валялся в ногах.

Брызгал слюной, каждый раз рыдая, не смолкая в мелких всхлипах.

Мы сами это начали, мы сами должны положить этому конец.

До края безумного, до открытой форточки, до фатального конца, до неба безумно красного.

Тащи одеяло на себя, я хочу проникнуться холодом.

Забирай последний кусок, я хочу истощиться.

Наступи на колючую проволоку, проведи нежной ладонью по шершавой доске.

Изнемогай от счастья, а я буду тебя лечить.

Как шаман, как древний алхимик.

Песня 60.

Жалость вызывала только презрение к ближнему, словно ярость, словно недоваренный горох.

Приятно было и тошно по утрам осознавать, что никого нет рядом.

Нет никого, кто разделит утреннюю боль.

Совершенно не было никого, кто бы разделил град вечерних слез.

Не было никого, кто во тьме ночи, послал бы смайлик, и с обратной стороны стекла, написал бы угрожающую надпись, которая не то чтобы и испугала.

Гордо неся все что было с собой, я встречал на пыльной дороге тебя.

Твои песни начинали надоедать мне, и лесным обитателям.

Надоели они обитателям пустошей, и полостей земли.

Мы намывали золото, из-за этого в общем то и жили.

Влачили то жалкое, что было нам уготовано, расставлено как силки на опушках, на начале лесов, на конце полей.

Больше не выдавить, ведь я не тюбик.

Больше не сравнить ни с чем, ведь мы