Амос Оз - Пути ветра

АМОС ОЗ ПУТИ ВЕТРА^[1]

1

Последний день Гидеона Шенгава начался с великолепного восхода.

Занявшаяся заря нежна почти по-осеннему. Неясные полосы света пробили толщу облаков, затянувших восточный край горизонта. Новый день исхитрился скрыть свои намерения, не выдав палящий зной, что таился в его утробе.

Фиолетовое сияние, раздуваемое утренним ветерком, пылало на вершинах восточных гор. А потом лучи солнца раскололи стену туч. И был день. От прикосновения света открылись темные бойницы. Наконец выкатился раскаленный шар, ударил по скоплению облаков и рассеял их. Ослепителен горизонт на востоке. Нежный фиолетовый цвет улетучился, побежденный страшными вспышками пурпура.

Сигнал побудки всколыхнул лагерь за несколько минут до восхода. Гидеон встал, босой и сонный, потоптался у казармы, взглянул на снопы света. Худой, смуглой рукой протирал он глаза, все еще жаждавшие сна. Другая рука автоматически застегивала пуговицы гимнастерки… до него доносились голоса и лязг металла, самые проворные уже занялись чисткой оружия, готовясь к утреннему осмотру. Гидеон медлил. Картина восхода пробудила в нем некое томительное чувство, неясную тоску. Восход миновал, а он все дремал стоя, пока не подтолкнули его сзади и не сказали: «Ну, пошевеливайся!»

Он вернулся в казарму, заправил полевую койку, вычистил автомат, собрал бритвенные принадлежности. По дороге, минуя аллею эвкалиптовых деревьев, побеленных снизу, среди обилия лозунгов, зовущих к чистоте и соблюдению дисциплины, вдруг вспомнил Гидеон, что сегодня — День Независимости, пятый день месяца ияр. И сегодня его рота участвует в показательных парашютных прыжках в Езреэльской долине. Он зашел в умывальную комнату и стал ждать, когда освободится зеркало. Пока же он чистил зубы и думал о красивых девушках, Через полтора часа окончатся все приготовления, рота займет места в самолетах и полетит в район приземления. Толпы восторженных граждан будут ждать парашютистов, и среди них девушки. Приземление — неподалеку от «Ноф — Хариш», кибуца, где Гидеон родился и жил до призыва в армию. и когда ноги его коснутся вспаханного поля, облепит его кибуцная детвора, налетит с криками: "Гидеон! Вот он, наш Гидеон!"

Он протиснулся между двумя солдатами, здоровенными парнями. стал намыливать шеки, бреясь в тесноте. Сказал:

— Жаркий день.

Один из солдат ответил:

— Пока нет. Но будет.

А другой сердился у него за спиной:

— Может, хватит, наконец? А то болтаешь и болтаешь с раннего

утра.

Гидеон не обиделся. Наоборот: почему-то именно эти слова вызвали у него всплеск радости. Он вытер лицо и направился к плацу для построений. Голубой свет между тем сменился серо-белым замутненным светом хамсина.^[2]

2

Шимшон Шейнбойм еще вчера понял со всей определенностью, что хамсин приближается. А посему, едва поднявшись поутру, он подошел к окну и с удовлетворением отметил, что был прав и на этот раз. Он опустил жалюзи, чтобы защитить комнату от знойного ветра, обмыл водой лицо, плечи и грудь, поросшую густым седым волосом, побрился и приготовил себе кофе с булочкой, которую накануне принес из столовой. Всей душой ненавидел Шимшон Шейнбойм напрасную трату времени, особенно — в утренние плодотворные часы: выйти из дома, пройтись в столовую, побеседовать, почитать газету, обменяться мнениями, — и вот, половина утра уже пропала. Поэтому привык он довольствоваться кофе с булочкой, и уже в шесть часов десять минут, после первой краткой сводки известий, отец Гидеона Шенгава сидел за письменным столом, и так летом и зимой, без всяких поблажек.

Он сидел за столом, несколько минут вглядываясь в карту страны, висевшую на противиположной стене, с трудом пытаясь вспомнить какой-то навязчивый сон, привидевшийся ему ранним утром, перед самым пробуждением. Но сон ускользнул, память не удержала.

Шимшон решил немедленно погрузиться в работу, не тратя больше ни секунды. Великий праздник сегодня, это правда, но праздновать — это работать, а не предаваться безделию. До того времени, когда предстоит выйти из дому, чтобы поглазеть на приземление парашютистов, на Гидеона, который, может, и вправду окажется среди десантников, а не заболеет в последнюю секунду, — все еще остаются у Шимшона несколько рабочих часов. Человеку в возрасте семидесяти пяти лет непозволительно транжирить время, особенно если предстоит --">