Роман Валерьевич Сенчин - Лед под ногами

взрыва между “Автозаводской” и “Павелецкой”, когда погибло сорок человек, некоторое время было тревожно – люди следили друг за другом, оглядывали большие сумки, пытались держаться подальше от кавказцев. Но потом вернулись в обычное полусонное состояние: дополнительное напряжение выдерживать было очень сложно.

Чащин работал в самом симпатичном ему районе Москвы – на Пятницкой улице. Вроде бы центр – Кремль видно, – но забытый теми, кто старается все снести и перестроить, залить бетоном. Дома позапрошлого века стоят плотными шеренгами, трогательно обшарпанные, запыленные; сохранились скверики и дешевые, простенькие кафешки.

Впрочем, и пафосных мест тоже хватает.

Людей здесь никогда не бывает непроходимо много, как на Тверской или на Новом Арбате, и часто, оглядевшись кругом, Чащин вспоминал услышанное в детстве или в какой-то забытой, но страшно интересной книге прочитанное таинственное слово: Замоскворечье. И эта таинственность сохранялась для него до сих пор.

А еще этот очень московский район был дорог ему тем, что походил на

Питер – на Питер улицы Рубинштейна, Загородного проспекта, площади

Пяти Углов: и там, и здесь не было столичной парадности, чувствовалась близость воды – в Питере Фонтанки, а в Москве

Водоотводного канала; и там, и здесь как-то органично перемежались скученность застройки и пятачки крошечных сквериков, где можно свободно вздохнуть… С Питером у него был связан небольшой, но яркий, наверное, важнейший период жизни – конец юности, а с Москвой

– продолжительный, длящийся уже девятый год, сначала трудный, хаотичный, но затем все более размеренный и надежный, – период взрослости. Здесь у Чащина неплохая работа и спокойный отдых после нее, постепенно пополняющийся счет в “Альфа-Банке”…

Минуту, когда выходил из метро “Новокузнецкая”, оправляя после давки пальто, проверяя, не сбился ли галстук, Чащин тоже ценил.

Останавливался на площади перед станцией, облегченно выдыхал, оглядывался, мысленно здороваясь с этими домами, деревцами, ларьками, куполом Климентовской церкви. А потом толкал себя дальше, вперед, шагал бодро и делово к той арке, за которой в вечно сумрачном дворе-колодце была дверь его офиса.

Снаружи дом выглядел как развалины. Облупленные, будто стучали по ним огромными кувалдами, стены, проржавевшие до дыр козырьки над подъездами, оборванные водосточные трубы. Тонированные стекла в рамах без перегородок кажутся черными дырами – впечатление, что дом внутри выгорел. Но двор забит дорогими автомобилями, а под окнами-дырами кондиционеры. И любой, кто более-менее в курсе цен на офисные помещения в Центральном АО, скажет, глядя на этот дом:

“Достойная точка”. Скажет с уважением, но без азарта, зная, что, не имея связей, соваться сюда смысла нет: никакие деньги не помогут заиметь хотя бы парочку комнат.

“Твой город”, где работал Чащин, занимал весь третий этаж – обосновался здесь в девяносто восьмом, когда с недвижимостью было еще полегче, пережил наезды, дефолт, несколько смен крышевателей и теперь никому ничего не платил, а сам сдавал часть кабинетов бюро переводов…

– Доброе утро, Денис Валерьевич! – бодрое приветствие охранника.

– Доброе утро, – кивнул Чащин в ответ, взбегая по короткой лестнице к лифту.

Поднялся на третий этаж. Дверь из мутного стекла, за ней стойка ресэпшена. Там девушка:

– Доброе утро, Денис Валерьевич!

– Доброе!

Тонкими пальцами с длиннющими накладными ногтями она сняла ключ с крючочка. Чащин черкнул роспись в журнале.

– Время прихода сами поставьте.

Кабинет находился в конце коридора – после ремонта в прошлом году он сам выбрал эту комнату, подальше от ресэпшена и холла, от секретарской. Там поспокойнее, меньше топают, шум иногда возникающих переполохов почти не долетает. Кабинет только его, отдельный.

Наверное, когда-то это была одна из двух десятков конурок коридорной коммуналки, жил здесь, среди антикварных буфетов и этажерок, какой-нибудь помнивший дореволюционные времена старичок, или старушка в источенной молью шали читала толстые, пыльные книги с ятями и твердыми знаками в конце слов. Окно было навсегда завешено светонепроницаемыми шторами, а в углу, на всякий случай, стояла буржуйка…

Но теперь ничего не напоминало о коммунальном прошлом. Теперь на окне жалюзи, стены и потолок покрыты пластиком, на полу – гасящий звук шагов ламинат. В кабинете два больших стола пепельного цвета.

На --">