Хорхе Луис Борхес - Золото тигров (сборник)

Хорхе Луис Борхес. Золото тигров

Тамерлан (1336-1405)

От мира этого моя держава:

Тюремщики, застенки и клинки -

Непревзойденный строй. Любое слово

Мое как сталь. Незримые сердца

Бесчисленных народов, не слыхавших

В своих далеких землях обо мне, -

Мое неотвратимое орудье.

Я, пастухом бродивший по степям,

Крепил мой стяг над персепольским валом

И подводил напиться скакунов

К теченью то ли Окса, то ли Ганги.

В час моего рожденья с высоты

Упал клинок с пророческой насечкой;

Я был и вечно буду тем клинком.

Я не щадил ни египтян, ни греков,

Губил неутомимые пространства

Руси набегами моих татар,

Я громоздил из черепов курганы,

Я впряг в свою повозку четырех

Царей, не павших в прах передо мною.

Я бросил в пламя посреди Алеппо

Божественный Коран, ту Книгу Книг,

Предвестье всех ночей и дней на свете.

Я, рыжий Тамерлан, сжимал своими

Руками молодую Зенократу,

Безгрешную как горные снега.

Я помню медленные караваны

И тучи пыли над грядой песков,

Но помню закопченные столицы

И прядки газа в темных кабаках.

Я знаю все и все могу. В чудесной,

Еще грядущей книге мне давно

Открыто, что умру, как все другие,

Но и в бескровных корчах повелю

Своим стрелкам во вражеское небо

Пустить лавину закаленных стрел

И небосклон завесить черным платом

Чтоб знал любой живущий на земле:

И боги смертны. Я - все боги мира.

Пускай другие ищут гороскоп,

Буссоль и астролябию в надежде

Найти себя. Я сам все звезды неба.

С зарей я удивляюсь, почему

Не покидаю этого застенка,

Не снисхожу к призывам и мольбам

Гремучего Востока. В снах я вижу

Рабов и чужаков: они Тимура

Касаются бестрепетной рукой

И уговаривают спать и на ночь

Отведать заколдованных лепешек

Успокоения и тишины.

Ищу клинок, но рядом нет его.

Ищу лицо, но в зеркале - чужое.

Теперь оно в осколках, я привязан.

Но почему-то я не вижу плах

И шей под вскинутыми топорами.

Все это мучит, но какой же прок

Мне, Тамерлану, им сопротивляться?

И Он, должно быть, вынужден терпеть.

Я - Тамерлан, царящий над закатом

И золотым восходом, но, однако...

Былое

Как все доступно, полагаем мы,

В податливом и непреложном прошлом:

Сократ, который, выпив чашу яда,

Ведет беседу о путях души,

А голубая смерть уже крадется

По стынущим ногам: неумолимый

Клинок, что брошен галлом на весы;

Рим, возложивший строгое ярмо

Гекзаметра на долговечный мрамор

Наречья, в чьих осколках копошимся;

Хенгист со сворой, мерящей веслом

Бестрепетное Северное море,

Чтоб силой и отвагой заложить

Грядущую британскую державу;

Саксонский вождь, который обещает

Семь стоп земли норвежскому вождю

И до захода солнца держит слово

В кровавой схватке; конники пустынь,

Которые топтали прах Востока

И угрожали куполам Руси;

Перс, повествующий о первой ночи

из Тысячи, не ведая о том,

Что зачинает колдовскую книгу,

Которую века - за родом род -

Не отдадут безгласному забвенью;

Усердный Снорри в позабытой Фуле,

Спасающий в неспешной полутьме

Или в ночи, когда не спит лишь память,

Богов и руны северных племен,

Безвестный Шопенгауэр, уже

Провидящий устройство мирозданья;

Уитмен, в жалкой бруклинской газетке,

Где пахнет краскою и табаком,

Пришедший к исполинскому решенью

Стать каждым из живущих на земле

И всех вместить в единственную книгу;

Убийца Авелино Арредондо,

Над Бордой в утреннем Монтевидео

Сдающийся полиции, клянясь,

Что подготовил дело в одиночку;

Солдат, в Нормандии нашедший смерть,

Солдат, нашедший гибель в Галилее.

Но этого всего могло не быть

И, в общем, не было. Мы представляем

Их в нерушимом и едином прошлом,

А все вершится лишь сейчас, в просвете

Меж канувшим и предстоящим, в миг,

Когда клепсидра смаргивает каплю.

И призрачное прошлое - всего лишь

Музей недвижных --">