Радий Петрович Погодин - Мост

Радий Погодин Мост

Река текла широко. Глубокая. Медленная. Бурая. Безлесые берега давали простор громадному небу. Небо казалось пустым и бесцветным, как бы осыпавшимся. Но река все же вспыхивала упорно то здесь, то там разноцветными бликами, чаще всего синими, и небо спешило вобрать этот цвет в себя…

У самой воды лежал убитый связист. Рядом валялась катушка: провод с нее согнали. На мелкой волне, тычась в камни, подрагивали новехонькие амбарные ворота. Для большей грузоподъемности к ним были привязаны две пустые железные бочки.

По реке, будто хлопья золотой пены, плыла солома.

Прибрежная заливная земля, поросшая голубой травой, иссыхала и плешивела, уходя вверх, к железнодорожному мосту.

Мост рухнул утром.

От небольшого городка с фарфоровым заводом и спичечной фабрикой, укоренившегося на возвышенной, не затопляемой в половодье равнине, шел к реке солдат. Правильнее было бы сказать — красноармеец: именно так называли в тот год рядовых бойцов Красной Армии, но, поскольку Берлин в сорок пятом году брали солдаты, пусть и бредущий по луговине парень, волочащий винтовку с последним патроном в патроннике, именуется тоже солдат.

Солдат Егоров Василий. Ныне живущий и здравствующий.

А утром, когда обрушился мост, исполнилось ему восемнадцать.

Он был грязен. Жирная огородная земля засохла лепешками на его щеках, локтях и коленях.

Подойдя к берегу, солдат постоял, поглядел на обрушенный мост, казавшийся отсюда и вовсе хрупким, потом побрел по мелкой воде к амбарным воротам с бочками, приготовленными для переправы, может, убитым связистом, может, кем другим, но только занялся солдат Егоров на виду у захваченного неприятелем городка делом в его ситуации странным и очень неспешным. Прислонив винтовку к одной из бочек, он разделся догола и вымылся с плаванием, отфыркиванием, окунанием и ковырянием в ушах. Вымыл обмундирование — даже башмаки вымыл. Потом оделся во все отжатое. Портянки и туго скатанные обмотки сунул внутрь башмаков, башмаки привязал к винтовке, винтовку закинул за спину и пошел в реку, пока вода не сделалась ему высоко, по грудь — тогда поплыл не торопясь, в согласии с течением не бурливым, но сильным.

Последние дни охрану моста, сменив железнодорожное подразделение, нес полувзвод пехоты. Основное число солдат с лейтенантом и пулеметом «максим» располагалось по правому берегу. На левом берегу стояли четверо: в одном окопе, по одну сторону пути, два пожилых колхозника, на язык небойкие, коротконогие, с плоскими спинами; по другую сторону пути, в другом окопе, двое молодых — Егоров Василий и Алексеев Георгий, бывший студент Ленинградского университета.

Этот Георгий был веселый. Велел называть себя Гога и хохотал:

— Боец Гога! До чего непристойно.

По мосту медленно проходили воинские эшелоны, товарные составы и пассажирские поезда, облепленные беженцами. Мост не годился для пешего продвижения: на сквозных фермах тропа шаткая, шириною в две скользкие от мазута доски, и вода где-то там, далеко внизу — теплая, в солнечных плесах, с игранием рыбы и отражением облаков, — и перила, рассчитанные только на силу воли. Но беженцы шли и пешком. Может, были они смелее других или понимать перестали, поглупев от всегда неожиданных ударов войны.

Бомбили мост каждый день по нескольку раз, шумно и неприцельно.

— Ишь как гудют, — говорил Гога. — Нет, Вася, не всё они могут. Слишком неэкономно они нас пужают.

Солдат Алексеев был старше солдата Егорова на год, но показывал себя совсем взрослым, чересчур умным, и, если бы не смеялся сам над собой, бока намять ему было бы в самый раз для пользы, тем более физической силой Гога не обладал, слова «гудют» и «пужают» произносил сознательно для Васькиного унижения.

— Имей в виду, на нашей земле немцы дух испустят, — заявлял он, как большой стратег. — Не истребятся — так думать ошибочно, не окочурятся так думать и вовсе глупо, не дадут дуба, не сыграют в ящик, но испустят дух.

— Где испустят? — спрашивал его Васька. — Где нос затыкать, прямо здесь или, может быть, неподалеку?

— Твой вопрос мелкий и непринципиальный, — отвечал Гога. — Можешь иронизировать для веселья своей слабой башки — я тебе прощаю, потому что главное — знать истину. Увидеть в себе Путь Реки.

Этот Гога любил выражаться туманно. Еще он любил лежать --">