Борис Михайлович Майнаев - Над пропастью любви

ваши бумаги…

Он вспомнил слова своего шефа, когда только с третьей попытки сдал положенные в ФРГ экзамены на подтверждение своего диплома, а потом почти два года не мог устроиться на работу. Писал, ходил на встречи, звонил по объявлениям и никак не мог понять в чем дело, чем он не нравится людям, от которых зависит его судьба?

В Германии проблем с языком у него почти не было. Он, еще с институтской скамьи, бегло говорил по-английски и это, особенно в первое время, им очень помогло.

А вот у нее все было по-другому. Учить язык, сидя за столом ночи напролет, как делал он, она не могла. На курсах, «чтобы не позориться» скрывалась за его спиной.

– Мне нужно жить не в лагере с нашими бабами, а среди немцев, – постоянно ныла жена, – только тогда я смогу говорить на нормальном немецком языке.

Зато, едва на нее обратил внимание один из преподавателей, как она буквально засветилась и ожила. В конце той недели она вдруг подошла к нему, прижалась и, дождавшись, пока желание пронзит его от макушки до пяток, прошептала:

– Этот препод пригласил меня в дискотеку. Ты, надеюсь не будешь возражать?

Он, подталкивая ее к кровати, больше думал о том, сколько времени потратит мать на разговор с соседкой по общежитию, чем о ее словах..

– Давай тут, у порога, – прошептала она, – если мать толкнет дверь, я просто разогнусь и впущу ее…»

Она ушла, а он, дождавшись, пока мать заснет, сел к столу, включил крохотную настольную лампу и принялся читать немецкий медицинский журнал. Проснулся он за тем же столом. От необъяснимого волнения колотилось сердце. «Сто двадцать, не меньше», – автоматически отметил он и огляделся. Их кровать была пуста. Часы показывали начало третьего ночи. Стараясь двигаться бесшумно, он подошел к окну. У ворот громадного здания, в котором они жили, никого не было.

Он бы и сам не смог объяснить, как очутился на улице. Дул мягкий, по-весеннему ласковый ветерок. Тратуары были пусты. Лишь по дороге иногда проносились редкие машины. Только сейчас он вспомнил, что даже не спросил, где находится дискотека, на которую она пошла. Не зная почему, он пошел в левую сторону. Шагов через десять он поднял голову и кинулся назад. Ему показалось, что в машине, пронесшейся в сторону их дома, мелькнул ее силуэт. Он бежал, чего-то боясь и на что-то надеясь, но автомобиль, притормозивший было у ворот общежития, стремительно понесся дальше. Он немного постоял и медленно пошел назад. В комнату он вернулся через час. На своей койке тонко посапывала мать. Жены все еще не было.

Она пришла двадцать семь минут пятого. Он поднял голову от страницы журнала, на которую смотрел уже больше часа, но ничего, кроме часовой стрелки, не видел и чуть не вскрикнул. Ее высокая прическа была сбита на сторону, лифчик топорщился выше груди, а на губах висела пьяная полуулыбка.

– Ты чего не спишь? – Ее голос был похож на бред, а глаза,.. глаза были лишены зрачков.

– Ты где была?! – Прошептал он, холодея.

Она громко икнула, потом, зажав руками рот, кинулась к туалету.

Он опустил голову к журналу и снова ничего не увидел. Из-за тонкой стены донесся рвотный стон. Ноги сами подняли его и понесли на кухню. Там он наполнил стакан теплой водой из термоса и вошел в туалет. Она, упираясь обеими руками в унитаз, так низко опустила голову, что ее тонкие белокурые волосы плавали в лужице воды, копившейся в фаянсовом углублении. Рвотный позыв согнул ее тело и он чуть не вскрикнул – на ней не было трусиков. Сердце, вдруг увеличившееся до размеров грудной клетки, забилось о его ребра. Он хотел что-то сказать, но судорога сжала мышцы лица и гортани.

– Я умираю, – прошептала она и подняла голову.

Он увидел ее голубые глаза, в которых плескалась черная боль, и протянул ей стакан. Ее тонкая, полупрозрачная рука потянулась к нему и только тогда он понял, что стакан пуст. Где-то в отдаленном уголке головы шевельнулось удивление: « он же был только что полным?.. «

– Я умираю, – снова повторила она.

И он опустился перед ней на колени. Потом осторожно раздел ее, взял на руки и, включив горячую воду, шагнул с ней под душ. Он мыл ее прохладное тело, как мыл бы своего ребенка. Он шептал ей какие-то слова, как шептал бы их над детской колыбелью. Он целовал ее опухшие губы и пил ее горькие слезы…

Что-то сверкнуло. Он поднял голову и увидел, что стоит в ванной комнате и держит в руках несессер. Он задумчиво достал из вощенного пакетика три последних лезвия и, положив назад новые, оставил для --">