Мария Петросовна Камалян - Почему цветы умирают стоя…

Эту историю я написал для девушки, которая так и не узнала о моей любви. Написал, наверное, сотню лет назад. Не удивляйтесь, люди, а я сейчас расскажу вам о том, как умер в один солнечный летний день, когда шумели деревья на моей улице.

Я помню последние дни своей жизни, которые не были похожи ни на один из минувших дней. Миру я казался абсолютно счастливым: у меня было всё, главное – семья, ребёнок – мой звоночек, мой звонкий ручей. Что ещё нужно человеку для счастья?!.. Но, наверное, что-то всё-таки нужно, поскольку счастлив я не был.

Именно тогда, в минуты моего сомнения и пустоты, она заполнила мою жизнь. Случалось ли, что в летний зной вы стояли, разморившись от солнца и миражей, а кто-то шутливый внезапно окатывал вас с ног до головы холодной водой? В первый миг вы вскакивали, возмущённый, съёживались всем телом от холодных капель… А потом вдруг чувствовали, что эта влага – живительная, и что вы, быть может, стояли здесь именно ради этого, ради этого может и жили всегда. Так и она влилась в мою жизнь – сумасшедше и удивительно, неосторожно, ничего не требуя взамен.

Я сейчас не могу вспомнить, поистине ли она была так красива, какою мне теперь представляется… Но в её глазах всегда была необъяснимая печаль, шум весенних деревьев и лазурная вечность неба.

Она пришла без позволения, опутала мои дни, как виноградная лоза обвивает деревянные прутья, и взрастила для меня плоды своей юности – все, что имела и чем могла меня одарить. Но ничего не произошло. Ничего. Мне так и не удалось уверить, что я тоже её люблю. Тогда, наверное, я сам не верил, потому что каждую минуту помнил – у меня нет права на эту любовь. И потому, наверное, когда она стелила к моим ногам свою жизнь, я всё смотрел взволнованно на часы, а когда открывала мне своё юное сердце – задёргивал занавеси и выключал свет. Я с ней ни разу не вышел на улицу, не взял за руку перед лицом окружающих, поэтому мир так и не узнал, что теперь я действительно счастлив. Наша любовь была похожа на пламя, которое мы укрывали своими ладонями ото всех.

Перед смертью я мучительно болел. Целыми днями были рядом со мной моя мать, братья, моя жена, опустошённая и опечаленная – в последние минуты мы уже не узнавали друг друга. Не было лишь той, которую больше всех я любил и ждал.

Братья знали, что я умру, врач сказал им об этом. И они уже верили и даже ждали этого с грустью и смирением. Одна только мама не могла поверить.

В последний день я твёрдо знал, что прощаюсь с миром. Именно поэтому не мог сдержать смеха, когда врач делал укол и всё продолжал усердно выписывать лекарства. «Принимать в течение недели, по два раза в день,» – монотонно твердил он. А я не винил этого спокойного человека с тёплыми ладонями. Он просто не понимал меня. И ни один врач не способен понять, что люди умирают не от болезни, не от смертельных ран, а от усталости. Одного эта усталость охватывает в семьдесят лет, другого – в восемнадцать. В тот момент я тоже устал. Хотя не испытывал грусти от этого.

Перед моими глазами снова и снова возникала моя библиотека. И не было мысли о том, что моим пальцам не суждено снова коснуться этих книг. Я знал – их коснутся другие руки, а книгам всё равно, кому принадлежать. Книги немного похожи на любителей посплетничать – они рассказывают свои тайны каждому встречному… С грустью я смотрел лишь на акацию, которая шумела под моим окном, да ещё на виднеющиеся вдали небеса. Я хотел бы взять с собой туда – под землю – лишь их: немного этого шума и осколок безоблачного неба. Но знал – желание моё невозможно.

«Пойду-ка я схожу за табаком,» – послышалось от брата, который никогда не курил. Он, вероятно, хотел отправить телеграмму нашим родным или просто не желал видеть, как я умираю. Я понял всё и попрощался с ним взглядом, поскольку знал – больше мы не встретимся.

Жену я попросил вывести детей, чтобы они немного подышали свежим воздухом. «Да, сейчас», -послышалось мне. И в этот последний раз она снова ничего не поняла и не узнала, что впредь уже голоса моего не услышит. И маме я что-то сказал, да только она не ушла. Стало грустно от этого, и оставалось лишь безмолвно закрыть глаза. Не знаю, сколько прошло времени, но лишь по горькому стенанию матери я понял, что уже умер. Она первая почувствовала мою смерть, хотя до последнего отказывалась верить в неё.

Потом всё происходило так, как