Екатерина Константиновна Гликен - Непетое волосьё, или Случай на Масленицу

Екатерина Гликен Непетое волосьё, или Случай на Масленицу

Гости изрядно подгуляли и в чём было выкатили на улицу. Зимний морозец ухватил полуголые тела, защипал коленки, защекотал в носу.

Месяц острыми рожками упёрся в небо и удивлённо глядел кривым своим глазом на раскрасневшихся мужиков. Те орали во всю мочь посреди ледяной пустыни. Сразу и не поймёшь, то ли это крики о помощи, то ли радость нечеловеческая, то ли просто друзья, наконец, собрались все вместе. Горланили песни, какие знали, матерились и охали, ныряя в пушистый снег.

Кругом — никого. Вдруг один резко замахал руками:

— Слушайте! Слушайте!

И все, кто были, смолкли и навострили уши. Издалека по морозному воздуху разливался звериный вой.

— Кажись, волчий!

База, арендованная на Масленицу, находилась в совершенной глуши. С трассы вела кривая, ухабистая дорога, будь чуть теплее в эту зиму, и не проехали бы, застряли в грязи. И таким ходом километров девять. Зато после чудовищной тряски путников ожидала широкая поляна, раскинувшаяся на невысоком пологом холме, обрамлённом вековыми елями.

Верх горушки венчала сама база, а внизу, отражаясь в лесном озере, деревянными мостками упиралась в него банька. Ни машин, ни людей, тишина такая утром, что слышно, как кровь переливается внутри.

Снег под светом месяца сверкал тысячами алмазов, видно было так хорошо, что, казалось, нарочно кто-то подсветил. Под светом месяца чёрными длинными тенями перегородили дорожку к баньке высоченные ели. И всё это замерло неподвижно, ни малейшего дуновения ветра. Картинка перед глазами была неживая, будто нарисованная, открытка. Словно какой-то художник намеренно чётко обрисовал все контуры: людей, деревьев, баньки и масленого чучела, ожидающего своей скорой смерти в утреннем костре. В неверном свете морозной ночи казалось, что глаза у масленицы блестели так же, как и у живых, играя каким-то задором и странным весельем.

Василий отвернулся. На фоне всей этой удивительной первозданной красоты, казавшееся ожившим чучело вызывало тревогу, ноющее, неприятное чувство.

Василий посмотрел на своих весёлых от вина и раздолья друзей, так же ли и они почувствовали что-то неладное в этом чучеле? Но остальные просто стояли, прислушиваясь к дикой песне ночного хищника. Никто не посмел нарушить пронзительный, угрожающий вой, несмотря на то, что многие уже дули в кулаки, пытаясь согреть руки.

Василий снова обернулся на Масленицу. Наверное, показалось? Он украдкой глянул на нелепую женскую фигуру, сложенную из тряпья и соломы. Некоторое время не решался поднять глаза, чтобы взглянуть в лицо. Набрался храбрости, быстро перевёл глаза… И тут же отшатнулся. Она смотрела прямо на него!

«Этого не может быть!» — промелькнуло в голове. Но Чучело, эта ненастоящая женщина, смотрела прямо на него, казалось, она даже улыбалась.

— Будто рядом где-то! — прошептал Генка.

— Не, звук по морозному воздуху разносится до двадцати километров, а мы и на пригорке ещё. Считай, преград никаких, так что можно и на все пятьдесят миль, — Валерка как всегда знал всё на свете.

Удивительно вообще, что он был женат, так как женщин не видел в упор, ни в самой ранней юности, ни сейчас, когда тронула его за макушку старость, расчистив блестящую полянку, куда собиралась в свое время чмокнуть в последний раз. Бедная Валеркина жена, кажется, сама его нашла, отвела в ЗАГС, вывела оттуда и мучалась с ним и его детьми. Сам Валерка даже не замечал, что рядом с ним кто-то живёт, иногда спохватываясь только и удивляясь, отчего эта ругающаяся тётка не ушла от него до сих пор. Судя по тому, что она кричала в лицо Валерке, жизнь её была сущий кошмар. Где-то в глубине души, Валерка был ей благодарен. Но где-то очень глубоко. Он был настолько рассеян, что однажды супруга из вредности подала Валерке на тарелке гвозди в курином бульоне. Валерка тщательно обгрыз каждый гвоздь, так и не узнав, из чего состоял его ужин.

Волчьему вою ответил другой. Такой же дикий и тёмный, страшный и могучий, за ним ещё один и скоро несколько голосов слились в единую смертельную симфонию. Секунда тишины — и снов. Сначала хриплый, гнусавый, низкий и такой унылый, словно само отчаяние вышло в эту зимнюю ночь во плоти. Ещё не закончил первый тянуть свою ледяную скорбь, как ему ответил более высокий голос. Этот, второй, звучал по-другому, как бы со вздохом, будто баба пригорюнилась у окошка и заплакала, вспомнив --">