Джеральд Даррелл - Лето на Корфу

трапезы.

Мы только что доели последние, сладкие кусочки белой мякоти и снова наполнили бокалы янтарным вином, и пока я объяснял жене, что даже посреди Сахары бывает ужасный град, у нашего столика появился хозяин отеля. Правда ли, спросил он, что меня зовут Даррелл? Я признал это, задаваясь вопросом, в каком преступлении, совершенном одним из моих старших братьев в прошлом, теперь меня обвинят. Но затем владелец продолжил: должно быть, я тот самый кирие Даррелл, который написал книгу о Корфу? Я осторожно признал обвинение, и владелец казался ошеломленным.

Не выпил бы я с ним бокал вина, в память о старых временах? Я так и сделал и обнаружил, что мой греческий язык, который так бегло звучал в Англии, бесследно исчез, оставив лишь несколько фраз, всплывающих в голове, как обломки затонувшего корабля. Я мог без труда вспомнить, как сказать: «Где лучше всего ловить зеленых ящериц?» или "Это брачный сезон для осьминогов?" но в моем разговоре с хозяином было трудно направить разговор в правильное русло, в котором можно было бы использовать эти жизненно важные фразы, не вызывая волнения и, возможно, тревоги.

В конце концов, мне удалось вызвать его интерес разговором о личной жизни его лобстеров, где я чувствовал себя более уверенно. К тому времени, когда мы подняли тосты друг за друга, за наш отпуск, за его отель, за исход войны и за наше скорое возвращение на остров в следующем году, я был полон вина и чувствовал себя очень хорошо. Затем, когда мы ехали обратно в город в прохладных сумерках, словно по приказу, темные оливковые рощи вдруг наполнились пульсирующим зеленоватым светом светлячков, а вдали, деликатно приподнявшись над зубчатым краем албанских гор, была луна, такая же большая и сияющая, какой я её помнил.

Было очевидным, что нелепо жить в городе, поэтому мы искали небольшую виллу, которую можно было бы арендовать. Та, которую мы, в конце концов, нашли, была размером со спичечный коробок, так густо покрытая цветущими лианами, что была почти невидна, взгромоздившись на край утеса, возвышающийся над небольшой бухтой в форме полумесяца. Здесь нас вскоре окутало то странное чувство безвременья, которое является одним из главных очарований острова. Пропитанные солнечным светом и пищей, мы вскоре достигли нирваны, где вы знаете, что в каждом году четыре миллиона дней, и каждый из них будет таким же совершенным, как этот. Ранним утром наша крохотная комнатка была покрыта тигровыми полосами - солнце пробивалось сквозь зеленые ставни. А наверху, на дороге, мы могли слышать пронзительные крики маленького человечка, который каждый день приносил свежие морепродукты. Лениво взбираешься по ступеням к дороге, чтобы заглянуть в его большую корзину, заботливо прикрытую зелеными листьями, и гадаешь, что же будет сегодня. Морские ежи? Моллюски? Мелкая рыба? Может быть, молодь каракатицы размером со спичечный коробок, которую можно тушить в вине, или, что лучше всего, у него может быть кефаль, которую можно поджарить на углях и приправить чесноком. К тому времени, как вы добрались до рыбака, вы были так увлечены своими гастрономическими мыслями, что торговаться было почти невозможно.

Во время завтрака приходила местная деревенская сварливая женщина, чтобы прибраться у нас, и скорчившись под оливами, черная и скорбная, пристально глядела на нас, пока мы в отчаянии не спускались к крошечной бухте, оставив дом в ее большие загорелые руки. С диким ворчанием она металась из комнаты в комнату, словно толпа из одной женщины, явно намереваясь выпотрошить виллу. Подушки, простыни, матрацы вылетали из дверей и окон, падали на клумбы и стелющиеся растения и лежали там, чтобы пропитаться солнцем. И когда вы ложились спать ночью, ваша постель пахла солнечным светом, измельченными листьями герани, соком инжира и другими любопытными, но приятными садовыми ароматами.

Вечером, опьяненные солнцем, с шершавыми и солеными телами от прозрачных вод маленькой бухты, мы были не в состоянии справиться с геркулесовой задачей приготовить себе еду, поэтому мы направлялись по дороге к крохотному кафе в полумиле от виллы. Здесь, за столиком под сенью константинопольской акации, мы пили вино и смотрели на закат на море, превращавший его из голубого в серебристое, а затем, внезапно, озаряя его невероятным размытым павлиньим переливом.

В этом медово-гладком море лежал Мышиный остров, совсем крошечный и по форме напоминающий равнобедренный --">