Жак Шессе - Покой мертвых

от нее исходит такой же запах, как от девиц в кафе или автомобиле.

«Тревор Дункан, Харрис Вилльям… Ты меня любишь?» Я уже ничего не знаю и не помню, она же не умолкает ни на секунду. Словно тишина той, другой, пугает ее, и чтобы помешать ей вернуться, надо все время говорить, говорить. Но кто ей рассказал о другой? Да нет, она ничего не знает, ни о чем не догадывается. Она просто занимает место другой, а мертвые англичане делают все остальное.

Я обнаружил могилы англичан гораздо позднее, когда мне рассказали эту историю и я вдруг осознал, что ничего не прояснится – ни сейчас, ни потом, – когда расспрашивал единственного уцелевшего, помещенного в больницу. Это произошло на заброшенном кладбище, так называемом верхнем: служащие обсуждают происшедшее, назойливо сверля вас глазами, потому как там, на кладбище, много чего происходит, а потом находят и бутылки, и нижнее белье, а во время Фестиваля и того хуже. Нечего удивляться, что бывают и случаи со смертельным исходом. А тут еще все эти английские мертвяки.

– Но откуда столько англичан?

– Прежде они в огромных количествах приезжали сюда и сходили в горах с ума. Немцы – те другое дело: готовились, снаряжались, тренировались, их вы на кладбище не найдете. Есть один русский, граф, но он был совершенно чокнутый, поэтому что ж тут удивляться. Говорят, был другом Толстого. Итальянцев, швейцарцев нет. Но вот англичане – те, нацепив на головы колониальные каски, отправлялись в горы с семьями, как на прогулку… Только подумать: а ведь они выиграли битву в пустыне против танков Роммеля^[2].

К полудню послышались какие-то удары, протащили чье-то тело, девице пробило голову куском могильной плиты. Окровавленный кусок мрамора с прилипшими к нему светлыми волосами, лицо с открытыми глазами… И тут же неподалеку распростертый на земле тип: молчит, зубы сжал, рубашка разодрана. «Эти мертвые англичане», – повторяет он на все расспросы, и это почти все, что удается из него вытащить. Ах да, в рапорте отмечена одна деталь: поднимаясь в полицейский фургон, он произнес: «Элла, Элла, она мешала мне слышать тебя».

Я пытаюсь представить себе эту картину: как-то свести воедино тело, камень и кровь. Пахнет ванилью. Но от жары картинка дрожит. Пустое небо, пустой горный кряж, пустые горы. Те могилы, которые еще держатся, непременно развалятся, стоит ударить первым морозам; в любом случае верхнее кладбище вот-вот закроют, тем более после того, что произошло, все снесут, сровняют с землей – решение об этом было принято несколько месяцев назад, и, видимо, чтобы это наконец произошло, не хватало последней капли. Вечно одно и то же: выборы, почитание памятников… А на деле вокруг могил находят кучу презервативов. Не кладбище, а бордель какой-то. А теперь еще и убийство.

Следователи сдали рапорт, я бродил по кладбищу, словно в поисках того, что произошло: может, дело и было в том, что тому типу мешали расслышать Эллу.

Сторож другого кладбища, нового, того, что внизу – там все по линеечке, все зацементировано, есть автоматические водоколонки, – рассуждал так: «Может, эти разбившиеся некогда англичане обладают какой-то магией. Со всеми их историями с выходцами с того света, с телами, по ночам выходящими из могил?» На вид сторож был полный дебил, к тому же пил и не всегда стойко держался на ногах, так что не ему было подобрать ключ к этой истории. А вот что думал хозяин «Горловины»? Отель и кафе в его руках, там много чего рассказывают. Сам он, собственно, ничего не слышал, ничего не видел, кроме туристов, что наезжают летом – соломенные шляпы, шорты, пенистое пиво и в путь – вперед и вверх, – не заботясь ни о чем. А почему теперь нет альпинистов? – Мода прошла. Теперь им подавай вершины интернета, телевизоры в каждой комнате, чуть ли не в холодильнике. Тайна оставалась неразгаданной: лишь слова того типа, Элла, которому мешали тебя расслышать, да ветер, ведающий обо всем, и ничего не выдающий, – о чем-то все-таки говорили.

Вернись, Элла, голубка моя, расправь свои крылышки над моим сердцем. Чей это бред: мой или того несчастного сумасшедшего типа? Вернись, Элла. Право, кто это: я или он, извергающий из себя лавину всего, сидя за решеткой? Иные дни я проникаю в его плоть, слушаю изнутри его голос, вижу, как движется его язык во рту, ощущаю всю неизбывную тоску, которая живет в нем. Элла! Элла! – дрожит у него внутри. У нее был голос, оставляющий в воздухе шлейф, ее следы на снегу таяли. Бедняжка, не повезло ей, ведь она --">