Николай Агапов - Жестокость

Он не видел себя со стороны, а если бы и видел, то не обратил внимание, как и сотни проходящих мимо. И действительно, кому было дело до пятна, растекающегося белым цветом по грязному асфальту?

А он наивно пронзал лихорадочным взглядом каменные лица прохожих.

– Милые, славные, добрые люди, оглянитесь. Я пал ниц пред вами, молю о вашей помощи, – так говорило все его естество, измученное многими днями голода. Но его слабый ум не в силах был донести эти слова до людей, слова не могли преодолеть этот непосильный барьер и, звонко отскакивая, копились в недрах его терзаемой души.

Старик со снежными волосами, голова которого выползала из таинственного сплетения каких-то безупречно-белых не то тряпок, не то лоскутов, лишь нежно смотрел на проходящих мимо, излучая любовь глазами. С блаженной улыбкой на устах, он был не способен произнести ни слова, и даже не способен сделать просящего жеста.

Его тело, повинуясь каким-то неведомым порывам, перемещалось в пространстве без цели, и лишь физические муки голода не позволяли застыть в немой кататонии. Они, словно яростный кучер, гнали его по темным лабиринтам сознания неведомо куда и к какой цели.

Вот какая-то толстая женщина брезгливо посмотрела на него и, смачно харкнув, плюнула на асфальт. Перед стариком плюхнулось что-то серо-зеленое, но он этого и не заметил. Он не заметил и того, что его рука наступила на нечто теплое, влажное и склизкое. Его просто гнали куда-то. Кто он был такой, чтобы обращать внимание на всякие мелочи?

А мимо него неслась река, река полная лиц, лиц разных: мужских, женских, грубых, мягких, одинаково равнодушных. Зеленые глаза старика, словно магическим фонарем, высвечивали лица, и его взор приковывался к очередной унылой физиономии. Вот женщина с нахмуренными бровями. «Как она прекрасна в своей задумчивости», – проносилась неоформленная мысль каким-то фантомом, впечатлением образа. И пока взор его был прикован к очередному лицу, этот фантом пульсировал нежным теплом в его сердце. Но человек проходил мимо, и тепло растворялось. Взор старика переползал к следующему и мертвой хваткой цеплялся за него. Вот мужчина с отвратительным вторым подбородком разговаривает по мобильному телефону. Снова у старика просыпается и расцветает в сердце любовь к этому человеку. «Как прелестно он говорит, как плавно движутся его губы», – снова фантомные образы мыслей наполняют его слабый рассудок. Но и этот проходит мимо, и круг повторяется снова. Тепло уходит, и нужно срочно чем-то заполнить эту пустоту. Вот пара симпатичных ребят остановились. Один с двумя большими симметричными прыщами на обеих щеках показывает пальцем на старика.

– Милые, милые ребятишки, я вижу, как вы светитесь изнутри, посмотрите, я голоден, страшно голоден, прошу… – но и этой мысли не суждено прорваться через непреодолимую стену полоумия, отделяющую старика от окружающего его мира.

– Смотри, прям вылитый Гэндальф… белый, – и парочка, сочно заржав, продолжает путь дальше по площади.

Снова вереница лиц сменяет друг друга, а старик ползет словно муравей по краю человеческого водоворота, не в силах даже провалиться в него. Перед ним из пустоты появляется парапет, и в его жизни появляется новый ориентир, он ползет вдоль него. Внезапно перед глазами появляется лицо испитого бродяги. Зеленые глаза старика находят мутные серые кристаллы зрачков бродяги, пытаясь отыскать душу под складками пропитых век.

– Приветствую, милый брат, я вижу тебе также плохо, как и мне, ты меня поймешь и помож…

– Че уставился, тупорылая скотина? Пшел прочь…

И внезапно, неизвестно откуда появляется нога, человеческая нога. Она стремительно, как и все вокруг, движется, но на этот раз не мимо него, несчастного старика. Слышится свисток поезда. Нога приближается, как локомотив, несущийся навстречу брошенному на путях нерадивой матерью ребенку. И вот они встречаются: тяжелый дурно пахнущий ботинок падшего человека и изящный, никем не тронутый нос старика в белоснежных одеждах. Слышится удар, хруст. Старик словно испуганный голубь отлетает, отброшенный силой удара на пару метров и падает ниц. Белые одежды окропляются кровью. Она, словно следы человека-невидимки, появляется то тут, то там.

– За что? – проносится было мысль, но растворяется в желудочном соке гнетущего голода. Уткнувшись