Майкл Дискейн - Харон

«Оглядитесь вокруг, но будьте внимательны:

уверяю вас – здесь всё не так,

как может показаться на первый взгляд…

а может быть, даже на второй».

(с) забытый историей бродячий философ.

«If you can dream it, you can do it».

Уолт Дисней.

1

Вода шепчет мне. Волны переговариваются, делятся друг с другом тайной потерянных душ и иных миров, иногда посвящая в свой загадочный диалог меня, их слугу и их хозяина. Воды Ахерона могут быть тише бесконечного одиночества, а могут разрушать скалы, затягивать их на дно холодным водоворотом судьбы, из которого уже нет никакого выхода. Сегодня же было тихо и спокойно.

Ахерон молчал, волны были безмятежны и ничего не говорили мне. Конечно, я, как и всегда, слышал голос стихии, но она будто замкнулась в себе, повернулась ко дну и не хотела глядеть на тусклое, затянутое постоянно густым туманом солнце. Бывало, что река как-то особенно реагировала на моих пассажиров, да так, что грозилась перевернуть мою лодку – хотя, разумеется, вода не сделает этого, покуда я не захочу, а желание искупаться в холодных тёмных водах Ахерона у меня никогда не возникало.

Да, иногда река словно отвергала тех, кто сидел перед мной, но иной раз, напротив, становилась чище, легче, она превращалось в зеркальную гладь, которая совсем не препятствовала движению моей лодки, а даже подталкивала. Наверное, вода знала, какая участь ждёт пассажира в конце пути, за Чёрными Скалами. Ахерон знал больше, чем я, но никогда не говорил, что там, в конце. Возможно, в моём существовании в противном случае было бы ещё меньше смысла… не знаю. Я не люблю об этом думать.

Пассажир не смотрел на меня – наверное, одного недолгого взгляда ему хватило. Что ж, его можно понять. Я и сам был не в восторге от своего отражения, которое временами вырисовывалось на воде. Поэтому я был благодарен Ахерону хотя бы за то, что вода его часто была мутна и темна, как головная боль.

Пассажир смотрел в туманную даль, туда, куда направляла нас река, и, вероятно, думал о своей участи. Берегов не было видно – только туман и вода. Когда мужчина садился в лодку на Берегу Оставленной Надежды, я вполне успел разглядеть его внешность. Ростом он был ниже меня на две головы, хотя среди людей он наверняка не считался низким. Плечи его были узкие, но крепкие, его тело выглядело жилистым; можно было догадаться, что в прошлом мужчина не гнушался тяжёлой работы, не проводил жизнь на диване в ожидании чуда. Волосы на его голове были обстрижены коротко, но на щеках и подбородке выступала щетина. Седая щетина. Цвет глаз я также запомнил сразу, благодаря их секундному взгляду в начале, – светло-голубые. Он был в чёрных одеждах. Разумеется.

Царило молчание, разве что Ахерон шептал что-то. Я никогда не начинал диалог первым и не должен был. В конце концов, пока человек в моей лодке не заговорит, мы никогда никуда не доплывём, а поскольку мне торопиться некуда, я никого и не подгонял. Думаю, рано или поздно об этом догадывался каждый. И вот мой сегодняшний подопечный наконец сказал:

– Наш путь будет долгим, так ведь? – он всё так же смотрел в туман.

– Не знаю, – сказал я. – Это зависит от тебя, не от меня.

Прошло ещё минут десять, прежде чем мужчина снова заговорил.

– Что я должен сделать? – он взглянул на меня, и я прочитал больную тоску в его глазах, которые когда-то были кусочками бескрайнего неба.

– Перед твоим взором представляются картины. Я не знаю, какие они. Я не могу знать. Тебе нужно описать их, рассказать мне.

– Это… – он сглотнул, – это мои мысли… мои воспоминания, да? – он отвернулся, вновь уставился в туманную даль.

– Да. Твои. Они только твои. И ты видишь всё так же реально, как и в жизни. В той жизни, – сказал я, сильнее налегая на весло.

И снова – молчание. Я привык к этому. Тишина – это мой мир.

– Кажется, так просто менять весь мир по своей прихоти, просто из-за того, что в твоей гнилой голове появилась и прижилась мысль, что одни люди могут быть выше других, – в его реплике не было эмоциональной оценки, манера была однотонна и тягуча, слова текли, как смола из корней подземного царства.

Я глядел на него, представляя, прелюдией к какому повествованию могли служить эти слова.

– Ты был политиком? – спросил я, не сводя с него