Юлия Михайлова - Уистити

– Вот почему так: человек умер давно, как говорится, со всеми рассчитался, заплатил высшую цену, а у тебя к нему всё равно претензии, как будто он тебе Афоня – рубль должен? Или у тебя к нему незакрытый жил-был-пёс: "А помнишь, как ты меня гонял?" А он тебе: “А помнишь, как с переездом помог/от штрафа отмазал/на спине катал/горчичники ставил?” А ты упрямо – нет, гони рубль с процентами, да и всё тут! А он: слушай, ты же плакал на похоронах, гнида. А ты киваешь, но пальчиком эдак клеёночку скребёшь, ногтиком эдак циферки рисуешь. – Толик поскрябал пластиковый столик, размашисто нарисовал на чайной лужице несколько нулей, смахнув при этом горбушку хлеба на пол. – Гнида и есть!

Андрей кашлянул, но промолчал. Горбушку всё же поднял, подул на неё, поколебавшись, сунул в пакет с очистками от пасхальных яиц.

–…И тот человек становится призраком. А что ему ещё остаётся, Ты ж ему… галушки пожалел, вот он и навещает. Ты ж его за резинку тянешь, вот он и притягивается! Сидит на трубе, приходит во сне, жадничает. Бессмысленно и беспощадно.

Костя продолжал задумчиво тасовать колоду карт. Хотя зря, похоже. Если Толик-Рупор оседлал какую-нибудь околофилософскую тему, тут уж понятно, что езда ему предстоит долгая. А вещать Толик может бесконечно, даже если в зрителях у него только галька на пляже. В иные минуты Костя был Толику благодарен за то, что он заполнял собой всё имеющееся пространство, закрывал грудью брешь неловкого молчания. Беда только, если пространство, как сейчас в купе, тесное, и тогда чувствуешь себя как тот незадачливый охотник из фильма, которого в сарае распластало по стене и прибило к окну внезапно надувшейся лодкой.

– Я вот не понимаю, ты что, на полном серьёзе собираешься в карты сейчас играть? – возмутился Андрей.

– Ну мне надо чем-то руки занять!

– Ты, Костян, ничуть не изменился. В школе козюли тягал из носа, чтобы руки занять…

– Иди в жопу! – Костя кинул колоду в Андрея, карты рассыпались

– Давай, займи руки – собери карты.

– Я лучше тебе нюх начищу, вот и занятие полезное! – беззлобно огрызнулся Костя.

–…А потом что? – Толик, похоже, к любым сторонним репликам относился, как к мухам. Отмахнулся и продолжил. – А потом он тебе свой список выкатывает, ответочку, так сказать. У него-то времени свободного побольше твоего, не занят всякой чепухой. Готов принять ответочку-то?

Толик выставил кулаки и поводил ими в воздухе, как боксёр, направляя воображаемый удар на каждого из двух попутчиков.

 Костя подобрал с пола последнюю из разлетевшихся карт и вернулся на кушетку.

– Толик, неужели ты эту пламенную речь о Вадике толкнул? Надо было прямо там, над гробом, чего сейчас-то?

Толик поднял брови и почесал в затылке:

– Нет, при чём тут Вадик? Я так… о жизни. О себе. Мысли вслух.

– У тебя всё всегда о себе, любимом. Ты и на моей свадьбе умудрился устроить получасовую презентацию о своём первом сексуальном опыте… С моей будущей женой, блин! – Костя схватил бумажный стаканчик с остывшим чаем и махом допил.

– Это был мой чай, – заметил Толик, по-бульдожьи выпятил нижнюю губу и пробубнил:

– Прости, Кость! Галка ж всё равно тебя выбрала. У тебя у одного тогда «Ауди» была новая. А о козюлях невесте было знать необязательно!  – Толик скрутился в бублик, прикрыв голову руками, потому что Костя вскочил, насел на него и принялся шутливо мутузить.

– Чмо ты, Рупор! Язык твой поганый засунуть бы тебе… в дузло!

Всклокоченные, красные сели рядом друг с другом, взяли по крашеному яйцу и чокнулись как рюмками.

Андрей посмотрел на них, встал и вышел, закрыв за собой дверь в купе. Отодвинул шторку и долго смотрел в окно, и в стремительно надвигающихся сумерках видел домики разной степени заброшенности, сосны и берёзки разной степени кривизны и немного себя – согбенного, будто придавленного.

Отчего именно вдоль железной дороги птицы вьют гнёзда так кучно на деревьях, словно репей в ветках понатыкан? Как если бы их отбросило волной взрыва или раскидало чьей-то бесноватой рукой, выпростанной из-под времянки прошлого. Или это изгнанники памяти, только и ждущие подходящего состава, чтобы споро и спешно пошвырять внутрь свои тюки-гнёзда, всё же зная наперёд, что их выпнут обратно. Птицы-беженцы, которым