Вадим Векслер - Шпиль

причем несколько раз подряд, и всякий раз прямо на лицо. Уж как водится с нашими правоохрани… Что? Девочка, чего ты хочешь?

– Я хочу, чтоб у меня была долгая счастливая жизнь!

– Здорово. И это всё?

– И чтоб у тебя, дяденька, была долгая счастливая жизнь!

– Правильно и ясно. Здорово и вечно…

– Ничего не понятно! Дядь, ты пьяный?

– Спасибо, говорю, деточка, на добром слове, ступай.

«Что-то я как былинный старец заговорил. Ой ты, гой еси, добрый молодец, не добывши мёда, да кушаешь; утрись, бедолага, да и ступай восвояси…»

9-3

На пыльной захламленной кухне, помнящей лучшие виды не ранее застойной эпохи советской эры, копошилось нечто. Разметав едва видимый в полутьме немытых окон вяло позвякивающий подстольный Стоунхендж пустых пивных бутылок, прямо из подгоревшей кастрюли, большой расписной деревянной ложкой Игорь черпает пустую гречку и равнодушно отправляет себе в рот. Смотрит в одну точку, пережевывает, что-то едва слышно бормочет себе под нос, снова тянется к кастрюле. Потом запивает водой из-под ржавого крана и невесомо переплывает в комнату, не переставая монотонно бубнить.

10-1

– В эфире радиостанция «Ухо Москвы» и программа «Особо опасен». У нас в гостях поэт и акционист Игорь Бойченко.

– Здрасьте.

– Вы называете себя не поэтом, а, где это здесь у меня… вот: «аберратор реальности»?

– В чем вопрос, я не расслышал?

– Как вы дошли до…

– Жизни позорной такой? Я хотел высвечивать и воспевать самые броские уродства мира, ведь красоты и так уже слишком причесаны и зализаны.

– А вы уверены, что это нужно? Ну, людям?

– Нужно? Это как – в утилитарном плане?

– Ну, чтобы людям нравилось, они получали удовольствие…

– Чтобы понравилось, идите сразу к проституткам, хотя с такой гомосячной философией можете сразу на…

– Нет! Мы же в эфире!

– Вы поймите: настоящее творчество произрастает из экзистенциальной безысходности: ты можешь фигурно, иногда в рифму, проорать, что ты умираешь, и всё. В каких-то вещах, наивный дурачок, ты просто не разобрался, не рассчитал, горделиво ухнул в трясину осознанной тленности без циничного спасжилета, только и расслышал, как энтропия зачавкала. Всё, тебя уже сожрали; а вы говорите – удовольствие там кому-то идти доставлять, подстраиваться, задом подмахивать…

– Но ведь обычно принято как-то планировать, продумывать заранее, какой коммерческий потенциал…

– Коммерческий, мать его, потенциал, я вас верно расслышал? Да вы понимаете, вообще…

– Извините, если это настолько больная тема…

– Поймите же, нельзя быть расчетливым, последовательным и адекватным в творчестве. Иначе не творчество это получится, а дифференциальное исчисление. Всегда необходима небольшая, но выпуклая залихватская иррациональность текста или любого иного контента. Она будет сама прорываться из недр неосознанных хаотичных мыслительных процессов, главное – не сильно ей мешать: чуть больше доверять себе, чуть меньше доверять другим.

– И вы предлагаете…

– Выпустить своих игривых демонов на волю и просто наблюдать, что они станут творить.

– Вы именно поэтому залезли на памятник Пушкину и разрезали себе язык?

– Ну…

– Павленский зашивал рот, а вы «жало мудрыя змеи…», не слишком ли нагло и радикально?

– Павленский зашивал, Джокер разрезал… Когда переходишь на последний уровень неприятия реальности, такие мелочи как благосостояние и физическая безопасность перестают иметь значение. А свое здоровье воспринимается только как разменный ресурс.

– И какова цель?

– Разменять его не напрасно.

– И вы знаете как?

– Да, у меня в отличие от Павленского и Джокера есть вразумительный план.

– Замечательно, мне лишь остается пожелать вам, чтобы всё прошло по плану.

11-1

Ещё одна жуткая ночь отгремела над северным городом, две тысячи криков прорвались сквозь сон. Люди вжались друг в друга горячечно, если повезло и было в кого вжаться, да хотя бы в зверька, хотя бы в игрушку. Но уже на рассвете, растолкавшись, расшевелившись, отпившись раскаленным кофейком, все с деланной бодростью застывших масок-лиц

--">