Василий Николаевич Ермаков - Мотив

хорошо относится!» На что учительница, стиснув зубы, отвечала: «Потому что дворянин! Эксплуататор!..»

До Галки не доходило, что все дворяне обязательно должны быть плохими людьми. Иначе не случилось бы и Октябрьской революции. Иначе ей никогда не получить пятерки по литературе. Признаться, я и сам недалеко ушел от Галки. Мне тоже непонятно было, почему Констанжогло плохой. Зато Сашка легко воспринимал такие вещи. И не упускал случая позабавиться за счет тех, кто не воспринимал. Вот и сейчас он желал, чтобы мы посмеялись над Галкой, чтобы забыли про жестку. Но никто не поддержал его, даже Светка.

— Сам пыльным мешком из-за угла стукнутый, — довела до сведения Сашки Галка. — Круглыми-то, если хочешь знать, дураки да отличники бывают.

Сашка погасил ухмылку. Он был круглый отличник, имел даже твердое намерение закончить школу с золотой медалью. Но на Галку это не производило никакого впечатления. Как и то, что Сашка лучше всех в классе, а может и во всей школе, обувался и одевался, что его отец был каким-то крупным районным деятелем.

— Господи! — вздохнула Светка. — Было бы из-за чего. Чемпион по жестке — действительно же смешно.

Ее слова хлестанули меня побольнее, чем откровенная наглость Сашки. Я уже не помнил, с какого времени стал чувствовать себя чем-то обязанным Светке, будто бы виноватым перед ней; начал замечать, как бросаются в глаза заплатки на локтях моего пиджака и стоптанные вовнутрь каблуки на моих полуботинках.

И в этот момент Валя ободряюще посмотрела на меня. Сашка перехватил ее взгляд, и это, как заметил я, очень обидело его. И он невзлюбил меня еще сильнее, чем не любил до этого, и, может быть, навсегда.

2. ЧАЙНЫЙ ДОМИК

Деревня Наттоваракка схоронилась за дремучими лесами с багровыми клюквенными болотами и холодными светлыми озерами. Если бы не козы, щипавшие траву на лужайках меж изб, можно бы подумать, что в деревне никто не живет — такой она показалась безлюдной.

Наша машина подрулила к правлению колхоза, из распахнутого окна которого выглянул скособоченный угрюмый человечек в порыжелой кепчонке, и Клавдия Степановна, поправив на каштановых волнистых волосах новенький беретик, вошла в правление и заговорила именно с этим человечком, отчего мы догадались, что он, несмотря ни на что, местное начальство, может быть, сам председатель колхоза. Слушал председатель участливо, но маленькое лицо его было при этом такое печальное, будто бы он мог, да не хотел сказать: на все-то я в своей жизни насмотрелся, чего только не наслушался и ничем-то, люди добрые, вы меня больше не удивите.

Ничего не ответив Клавдии Степановне, неприятно озадаченной этим, председатель выкатился из избы, припадая на левую хромую ногу и, отводя взгляд в сторону, поинтересовался, кто тут будет товарищ Моряков.

— Звонили тут нащот тебя, — сообщил председатель Сашке. — Ты, товарищок, у меня жить будешь. А остатние во-он в ту избу…

Подкатила машина с учениками и ученицами десятого «Б». Еще вчера порхнул слух, что парни из этого класса затеяли что-то против нашего военрука — старшего лейтенанта в отставке Полуянова. Они опасались, не заставит ли и здесь он их ползать на брюхе — лейтенант был помешан на этом и все занятия на местности в основном сводил к ползанию по-пластунски. Еще он любил учить нас ориентировке и однажды попросил измерить расстояние от него до другого столба.

Машина остановилась. Полуянов вылез из кабины, одернул фуфайку и, осведомившись у председателя, отнесшегося к нему более благосклонно, чем к Клавдии Степановне, к какой избе направляться, скомандовал очистить кузов. Десятый «Б» организованно, любо-дорого смотреть, исполнил его команду. Удовлетворенно погладив жесткие, словно из медной проволоки усы, Полуянов рявкнул:

— Ш-шагом… арш!

Чайный домик, словно бутоньерка,

В палисаднике цветущих роз,

С палубы английской канонерки,

На берег сошел один матрос! —

запел десятый «Б» знаменитую во всех школах города песенку «Чайный домик». За эту песню Старикова, директор нашей школы, грозила, как говорили, немедленным исключением.

Эх, наливай бокал вина полнее,

Много роз цветет в твоем саду.

От вина становится мне легче,

Я еще сильней тебя люблю! —

подхватил и десятый «А».

Простоватое лицо Полуянова выразило недоумение, --">