Владимир Борисович Жемчужников - Семена ранних цветов

бы он не переламывал страницы газеты, они гремели, как железные листы на крышах в буран.

— Что там нового? — спросила она, не открывая глаз.

— Новый спутник запустили… На Украине начинают сеять. За рубежом… О! Землетрясение. Шестьсот человек погибло. Это по предварительным данным. Мощное землетрясение… Рассказ тут, кажется, интересный. Хочешь, почитаю?

— Нет, не хочу. Читай про себя.

Минут через пять, открыв глаза, она спросила:

— Шестьсот человек — значит, среди них и дети были?

— Наверно, были, — сказал он, не отрываясь от рассказа.

— Скажи, а сколько в нашем университете учится?

— Тысячи полторы, — не удивившись ее неожиданному вопросу, ответил он и продолжал читать.

— Пожалуй, это самое страшное, — рассуждала она вслух. — Ведь землетрясение нельзя предсказать, как грозу или дождливую погоду. Спишь — и вдруг в темноте на тебя падает крыша. Глаза не успеешь открыть… — У нее сейчас были добрые, тоскливые и медлительные глаза женщины, которой скоро суждено стать матерью; в них рождалась жалость к будущему ребенку.

— Слабый рассказ, — сказал он и положил на скамейку газету. Она подняла голову:

— Как думаешь: люди придумают бюро землетрясений? Что-нибудь вроде бюро погоды?

— Сейсмические станции давно существуют.

— Это не то! Они фиксируют только. А вот чтобы предупреждали: в таком-то месте ожидается землетрясение — такие будут?

— Не знаю. Может, и будут.

— Это самое страшное: спишь, темно — и вдруг падают стены и крыша.

— Ну не совсем так жутко! Я где-то читал, что сначала — слабые толчки, а потом уж… Можно успеть выбежать на чистое место — на площадь, на улицу.

— Шестьсот человек не успели выбежать, — вздохнула она.

— Слушай, может, съездим в парк? — сделал он решительную попытку отвлечь ее от навязчивой мысли.

— Там, наверно, грязно.

— Поедем, посмотрим…

Они взяли такси. За рулем сидел молодой лихач: почти не сбавлял скорости на поворотах, не обращал внимания на лужи и выбоины, красный цвет светофорпризнавал относительно и потому едва не врезался в автобус. Пассажирку затошнило, но она справилась с собой:

— Ничего, землетрясение еще страшней.

Таксист принял это за шутку и рассмеялся.

Парк стоял необжито пустой. Тихий, как ожидание. Птицы с юга еще не долетели до него. Только грязные синицы, охрипшие за зиму, звенькали в черном березняке.

— Видишь, здесь не так уж и грязно, — сказал он. — Снега не много осталось.

— Все равно грязно. Березы совсем черные.

— От дыма, от копоти.

— Они и летом будут такие?

— Нет, это до первого дождя.

Они ходили по сквозным аллеям, пахнущим прелью и талым снегом.

Они бросали семена на прогретые солнцепечные пригорки. Кому-нибудь пригодятся потом цветы. Потому что не будет стоять дощечек с надписью: «Не рвать!»

Они хотели бы всю жизнь ходить по сырой весенней земле, дышать влажным горьковатым воздухом и бросать семена цветов. Но наступил вечер.

Вечером, уже дома, после ужина она снова вспомнила:

— Наверно, среди шестисот было сто или больше детей. Они ведь не знают, что надо бежать на чистое место.

— Опять ты про это, — неохотно отозвался он. — Нельзя же думать об одном и том же целый день! Так с ума сойти можно. Пойми: тебе нельзя сейчас волноваться. Выбрось из головы.

— Люди должны что-то придумать, обязаны что-то придумать, — сказала она тихо, как бы про себя.

— В конце концов, они редко бывают, а у нас здесь вообще не бывают!

— В газетах о них пишут не так уж редко.

— А я тебе говорю: у нас здесь землетрясений не бывает. Не было и не будет! Тысячу лет не будет!

— Не кричи — мне нельзя волноваться. И не говори: «у нас здесь, у нас здесь».

— Ну хорошо. Не будем ссориться из-за какого-то землетрясения. Слава богу, до нас не дошли толчки. И в ближайшую тысячу лет — не ожидаются. Подвели черту. А теперь — идём в деревню. Я обещал тебе, я выполняю обещание.

… Это просто: почувствовать себя в городе, как в деревне. Надо затопить печку, выключить свет и радио. Сесть у приоткрытой дверцы и слушать, как яростно трещат пороховые лиственничные полешки, как шипят подсыревшие сосновые, как начинает — выше и выше — сипеть чайник. Смотреть, как на стенах пульсируют красные бесформенные блики. Выпить горячего, сводящего скулы чая с брусникой. На десерт, пачкая руки в липкой душистой смоле, разорить кедровую шишку. И идти — в деревню, в --">