Иван Михайлович Байгулов - Васильковый венок

И. Байгулов Васильковый венок

 ОТ АВТОРА

Со временем я стал внимательнее приглядываться к людям. Они, как это и должно быть, встречались мне разные, и отношение их друг к другу, к своему делу и кормилице-земле тоже было неодинаковым.

Из стремления рассказать о лучших из них и родилась сначала одна из глав настоящей книги — рассказ «Дядя Митрий», а потом и все другие главы этой повести в рассказах о жителях уральской деревни Дубовки.

В книге нет сквозного сюжета. В каждой главе-рассказе свои главные и второстепенные герои. Не все из них встречаются между собой на страницах повести. Но вместе они составляют мир Дубовки, главное место в котором принадлежит труженикам. Они кровно связаны с землей, любят ее и считают себя в ответе за все, что происходит на ней.

ВАСИЛЬКОВЫЙ ВЕНОК

На мимоезжем большаке я не по-студенчески щедро расплатился с шофером попутной машины, бесконечно благодарный ему за то, что он довез меня до пешеходной дороги в Дубовку.

Когда ушла машина и улеглась пыль, я вскинул на плечи чемодан с небогатыми подарками родным и легко зашагал по мягкой дороге.

На каникулы я приезжал только летом. И Дубовка всегда была в моей памяти летняя, со всех сторон окруженная хлебами, подступавшими к самым огородам, в зелени вековых тополей, с осторожными дымками больших глинобитных печей, затопленных посередь дня не иначе как с крестным знамением: не дай бог, загорит что-нибудь.

Я узнавал угревистые пригорки, где, намаявшись от детской работы, случалось, засыпал на самом солнышке; узнавал места первых весенних проталин, по которым бегал босиком и наживал ядреные цыпки. Жиденький околок в логу за деревней по-прежнему казался мне дремучим лесом, в котором могут водиться волки, а неслышный руче-ишко — речкой, где можно наловить пескарей, поставить плотину и, приладив под водопад деревянное колесо с широкими спицами из щепы, молоть песок.

От долгожданной и все равно неожиданной встречи с местами своего детства в душе поднималась тихая радость. Теснило в груди. С этой радостью и спустился я с Въезжей горы и, не стыдясь, что кто-то увидит и осудит меня, поклонился домам, двумя посадами уходящим в поле...

На крыльце нового дома я еще издали увидел своих стариков. Первой дробненько и как-то боком пошла навстречу мне мать. Наглухо повязанная платком, сухонькая, как осенняя былинка, она невесомо припала ко мне. Я сбросил чемодан и, не в силах унять какую-то непонятную дрожь, пытался найти те самые задушевные слова, что, как гостинцы, приготовил заранее, но так и не вспомнил их и молча обнял отца.

Потом мы стояли все трое на дороге, поспешно и пристально разглядывая друг друга: я со страхом, что, может быть, вижу их последний раз, они с печалыо и тревогой, зная, что я уже отрезанный ломоть: бываю дома лишь от случая к случаю, а там, глядишь, и вовсе перестану навещать их.

— Надолго ли, господи? — с тайной надеждой спросила

мать, утирая слезы. ",

— На два месяца, — сказал я и по тому, как просияли ее глаза, понял, что это и есть те слова, которые нужно было сказать сразу.

Отец поднял чемодан, взял меня под руку и повел в дом. На крыльце остановился и сказал подошедшим соседям хрипло — куда только его густой бас делся:

— Вот сын приехал. Через год ученье кончит и, гляди, год-другой — и в директора выйдет.

Отец перехватил и вознес меня слишком высоко. Но я, не задумываясь, простил ему эту несдержанность, потому что и сам вдруг поверил, что могу выйти в начальники.