Богуслав Когут - Калина

вопрос и, быть может, именно поэтому никогда до конца не осуждал Туланца и, вопреки здравому смыслу, вопреки своим служебным обязанностям, относился к нему с известной долей понимания и снисхождения.

Всякий раз, думая об отце, Матеуш вспоминал зимнее февральское утро, резкий ветер с поземкой, наметавший сугробы у порога бревенчатой избы. Старший брат Борис, в серой куртке и сапогах, с заплечным мешком, в котором больше всего места занимали бутыли с самогоном, стоял на пороге; отец — чуть ниже его ростом и немного сутулый, с лицом более озабоченным, чем когда-либо, — говорил таким тоном, каким он беседовал с Туланцом, обсуждая очередной поход, то есть вполголоса, веско и значительно:

— Если другого не дадут, то пусть хоть Боргардтово.

Тут надо объяснить, что Боргардтом звали их бывшего соседа, немца, который сразу же после прихода гитлеровцев захватил дом родителей Матеуша вместе со всем инвентарем и хозяйственными постройками, — их самих выселили в генерал-губернаторство, откуда они только недавно вернулись. Все пять лет нужды и скитаний они мечтали о том, что ведь немцев в конце концов прогонят и тогда их хозяйства перейдут к выселенцам. И когда зимой 45-го года фронт стал стремительно передвигаться на запад, Борис вместе с группой других выселенцев пошел следом. Расчет был прост: кто придет первым, тому и достанется лучшее немецкое хозяйство. Ну а в крайнем случае пусть Борис берет хозяйство Боргардта, на которое они ведь имеют полное право.

Матеуш завидовал тогда Борису и потому, что отец говорил с ним, как с равным, и потому, что мать лила слезы. Завидным казалось и само путешествие по следам наступающей армии, по неизведанным дорогам. Брат Виктор, старше Бориса на год, ушел осенью на фронт добровольцем. Бориса родители не отпустили — должен же кто-то дома остаться. Как ни странно, уход Виктора в армию не имел в глазах Матеуша той загадочной привлекательности, что путешествие Бориса. Мать, правда, плакала одинаково, но отец придавал больше значения заданию Бориса, быть может, потому, что на войне он и сам был когда-то и ничего необычного в этом не видел; к тому же поход Бориса сулил большие надежды всей семье.

— Ну вот, Борис, значит, тебе все ясно, — сказал отец и потом долго смотрел ему вслед, заслонив руками лицо от ветра. Ему не довелось больше увидеть сына, три дня спустя он умер от неизвестной, внезапной болезни, так и не вернувшись с выселения ни на Боргардтово, ни на собственное хозяйство. Для него, быть может, и лучше, что так случилось, ему не пришлось пережить крушения надежд на получение оставшегося после немцев богатства, не пришлось увидеть пустырь на месте собственного дома, от которого даже фундамента не осталось: Боргардт, присоединяя их землю к своей, как видно, крепко верил в незыблемость Третьего рейха. Вся мера разочарования выпала на долю матери. Но это уже другой разговор.

Борис не любил вспоминать о своем походе. Лишь изредка, за рюмкой вина, ему случалось разговориться; в этих его рассказах, отделенных друг от друга длительными промежутками времени, было весьма много несоответствий, которых не замечал Борис, но которые очень бросались в глаза Матеушу. Вообще Борис был немного чудаковат, особенно с тех пор, как стало известно, что Виктор не вернется — погиб где-то в Чехии в последние дни войны.

Хотя обстоятельства гибели Туланца не вызывали сомнений, на третий день в «Курьере» появилась заметка о том, что в Северной пуще волки растерзали человека. Матеуш поначалу рассердился, но потом подумал, что ни к чему не обязывающий вариант с волками действительно звучит куда романтичнее сообщения о раненом кабане и гибели браконьера. Можно было не сомневаться, что теперь уж Борис, если только позволит время, нагрянет в Демболенку. Сколько раз он собирался поехать в Бещады поохотиться на волков, но всегда в последний момент возникали какие-нибудь препятствия. И, конечно же, узнав, что здесь появились волки, приедет.

Матеуш не ошибся в своих предположениях. В воскресенье, в полдень, у ворот, спрятанных в высокой, давно не стриженной живой изгороди, остановился вечно грязный, недомытый «вартбург» Бориса. За рулем сидела серебристоволосая Здися, и вывод здесь напрашивался двоякий: или супруги после очередной продолжительной размолвки помирились и переживали период страстной нежности, или же Борис был навеселе. Из машины выскочили две девочки, такие же --">