Богуслав Когут - Калина

Боевого креста и Партизанского креста, заместителя президента «факельщиков», я осмелился не приглашать тебя сразу с наручниками и уголовным кодексом, я осмелился понять, что его преступлению предшествовала обида. Не был ли и я к этому причастен? Ошибаешься, вы ошибаетесь. Я не искал никакого искупления. Я просто не хотел прибавлять обиду к обиде. Да. А знаешь ли ты, подсчитал ли, сколько наших людей пало на Кривом Поле от рук заместителя Блеска, капитана Бартека, кавалера ордена Виртути Милитари? Я не бухгалтер, никогда не буду бухгалтером. Ты — изменник. Партия тебе доверяла, а ты? Партия? Кто это партия? Может быть, это также и я? Разве я не внес никакого вклада? Нет уже тут никаких твоих вкладов, партия — не акционерное общество, товарищ Новак.

Звонит Смоляк:

— Как идут дела? Неплохо?

— Неплохо.

Бартек не пойдет хвалиться, что нашел убежище у брата. Не пойдет. Но из этого немногое следует. Как это он говорил: «Не придется даже портить надгробье. Мне не позволено жить. Мне позволено умереть. Когда и как захочу». Может быть, он не лгал, не плел спьяну; Магда тогда ошиблась относительно него. «Вы не спасете меня и не погубите». Глупец! Будет амнистия. Кто явится добровольно, любой поджигатель, если явится добровольно, все провинности будут ему прощены. Может быть, следовало ему об этом сказать, наверняка следовало бы сказать. Убедить — подожди, посиди, никто тебя прошлым не попрекнет. Никто? «Велика ли радость, сам себя буду упрекать», — сказал бы Бартек. Так бы сказал вчера, сегодня. А потом переменил бы мнение.

Миколайчик в окне адвокатской конторы, резиденции ПСЛ, помрачнел, приуныл. Это заметил Сухацкий. Летят к чертям семьдесят пять процентов мандатов, так всегда бывает с теми, кто одержим манией величия. Сухацкий считает, что Миколайчик одержим. Можно ли, следует ли выражаться подобным образом о вице-премьере? Сухацкий гогочет, словно от удачной остроты. И Кароль тоже смеется, с некоторым запозданием, вяло.

— Что с тобой? У тебя неприятности?

— Ничего особенного. Жена немного недомогает. Знаешь, первая беременность.

«Победа на всем фронте. Сокрушительный разгром реакции. Провал вражеских происков и безумных планов реставрации капитализма». — Сурма подкручивает динамик, потом хлопает себя по коленям.

— Беспокоился о вас, товарищ Новак, о вашем повяте, ей богу, боялся! Вы тут не бездельничали. — Он хлопает Кароля по плечу. — Тут трудный участок. Теперь я вам могу сказать. Мы всерьез считались с возможностью поражения в вашем повяте. Поздравляю, Новак, видна хорошая партизанская школа, молодой, но дельный, верно?»…

— Нет.

— Что нет?

— Я не буду пить.

— Чудак. За победу. По одной.

Смоляк того же мнения, что за победу надо выпить по одной. Они умеют пить. Кароль не умеет. Кружится голова, на глаза навертываются слезы. Его отвезут домой. В полночь можно себе позволить, в полночь все позади. Смоляк крепко обнимает Кароля, целует.

— Теперь отдохнем. После амнистии «факельщики» повылезают из леса, все до единого, вот увидишь, вот увидите, теперь начнется нормальное строительство социализма. Люди не успеют оглянуться, как построят социализм. Для Смоляка социализм — это новостройка. Из пустотелого кирпича и под толем, например. Пусть будет и новостройка.

Спал он долго. Когда проснулся, взглянул на календарь, 20 января. Итак, свершилось. Выборы позади. Все. Получилось. День хорош. Ясно и тихо. Может быть, даже чересчур тихо.

— Начинаешь пить? — Это Магда. Кароль смотрит ей в глаза, они такие же, как и вчера, осколочки льда.

— Нет, только одну рюмку, по случаю победы. Ты понимаешь, что это означает? Самый тяжелый этап пройден. Теперь никто и ничто не повернет нас вспять.

— Я ждала, пока ты проснешься.

— Вот я и проснулся.

— Ты сделал великое дело, Кароль.

— Я тебя не понимаю.

— Я говорю о Бартеке. Спас человека. Ты недоволен? Ты ведь хотел его спасти. Непременно. Очень хотел. Я, пожалуй, одна знаю, как тебе этого хотелось. Ты шел на риск. Это была смелость. Большая смелость.

— К чему эта ирония?

— Если бы ты выдал, он бы попал под суд. Нет, не сейчас, только после объявления амнистии, он явится добровольно и будет спасен. Не попадет за решетку. А в памяти зарубцуется. И все будет в порядке. Благодаря тебе. Только тебе. Ибо Чеслав…

— Не говори за меня, ладно? — Только теперь Кароль увидел Чеслава, он стоял у печки и, уставившись в пол, --">