Юрий Вильямович Козлов - Новый вор

крючьями, и все не в кассу. Они умирали, презирая и жалея своих мучителей. В итоге христиане победили, перелицевали Рим под свою веру.

Перелесову не понравился этот пример. Он упрощал антропологическую социологию, превращал новомодную науку в диалектическую марксистскую спираль. Что с того, что христиане смотрели с презрительным превосходством на Рим и, возможно, сходя от ужаса с ума, хохотали на аренах? На них самих сейчас точно так же смотрят заселяющие Европу мусульмане. Принятие христианства не спасло Рим. И современную Европу не спасет принятие ислама. Рима не стало. И Европы тоже не станет.

Перелесов, как многие русские люди, любил это обустроенное и пока еще ухоженное место культурно-бытового отдохновения и священных (по Достоевскому) камней тревожной отеческо-сыновьей любовью. Переселившиеся в Европу соотечественники надеялись, что она, как загулявшая мать или запутавшаяся в соцсетях дочь, наконец возьмется за ум — стряхнет с себя, как вшей, змеино-яйцевых педерастических профессоров, забудет про толерантность и мультикультурализм, выпроводит беженцев, разрешит шведам и прочим своим мужикам мочиться стоя, зажжет огни на рождественских елках, восславит Христа. В общем, подновит священные камни, вновь станет землей обетованной для людей с понятием и деньгами. Перелесов с ними не спорил, потому что знал, что это невозможно. Точка невозврата пройдена.

Половина слушателей в его группе определенно не являлись, во всяком случае по своему внешнему виду, европейцами, поэтому Перелесов решил воздержаться от дискуссии. Тем более что и некоторые европейского происхождения слушатели были одеты подчеркнуто не по-европейски. Парень из Дании (избранный мэр города Оденсе) приходил на лекции в галабейе и белых подштанниках, из-под которых торчали голые ноги в кроссовках, а симпатичная веснушчатая англичанка (президент студенческого союза Соединенного Королевства) — в хиджабе и черном длинном, до пят, платье.

Череп в змеином костюме оказался опытным физиономистом. Он сканировал скользнувшее по лицу Перелесова сомнение и поинтересовался, сможет ли тот назвать хоть одно исключение из этого правила.

«Легко, — ответил Перелесов, — узники Освенцима или любого другого концлагеря совершенно не ощущали презрительного превосходства над эсэсовцами даже в самые последние дни войны, когда ее исход был всем ясен».

«Понятно, — перебил змеиный череп. — Вы, кажется, из России?»

«Из России», — с достоинством (министерство заплатило немалые деньги за его приобщение к антропологической социологии) подтвердил Перелесов.

«Не сомневаюсь, вы добьетесь больших успехов в своей замечательной стране при таком понимании антропологической социологии».

«Почему вы так думаете?» — вежливо уточнил Перелесов.

«Видите ли, — охотно объяснил змеиный костюм, — узники нацистских лагерей — люди разных национальностей, но в основном европейцы, были насильственно приведены в подобное эмоциональное состояние чудовищными, казавшимися совершенно невозможными в просвещенной Европе действиями палачей. Это было насилие над их природой. После дыма из печей Освенцима стало неприлично сочинять стихи о розах. Не случайно многие из выживших узников впоследствии покончили жизнь самоубийством. Некоторые из них, кстати, признавались в предсмертных записках, что уходят из жизни, потому что не могут простить себе участия в зверской расправе над своими мучителями. Были случаи, когда заключенным удавалось их захватить и свершить самосуд. Дело в том, — продолжил он, не сводя с Перелесова гипнотического взгляда, — что среднестатистический представитель западной цивилизации не способен сколько-нибудь долго мириться с любым насилием, как в отношении себя, так и с собственным прямым или опосредованным участием в насилии, пусть даже над заслуживающими смерти преступниками. Исключением до окончания Второй мировой войны были немцы, но сейчас они приведены к общему знаменателю. Германия — лидер Евросоюза по приему и адаптации беженцев. Русский же человек, внешне походя на европейца, внутренне является его стопроцентным негативом. Он не просто терпит, но любит палачей, а себя не мыслит иначе, как жертвой, готовой со страстью и вдохновением подчиняться палачу, подбадривать и поощрять его в изобретении новых мучений. При этом он сам не возражает, если подворачивается случай, мгновенно переквалифицироваться из --">