Юрий Вильямович Козлов - Новый вор

глаза. К каждому имелся секретный код. Но это было дело интимное, сокрытое от посторонних, даже близких (по духу?) глаз. Список секретных кодов несомненно был у Самого, но он не злоупотреблял этим знанием, не лез в чужое личное пространство. Разве только, если обладатель (или временный хранитель) сейфа собирался с ним исчезнуть. Но и то не всегда. Люди несовершенны, говорил Сам, а Россия бесконечно щедра, от нее не убудет. А если и убудет материально, прибудет духовно. В этом (он любил цитировать Достоевского) ее спасение. Нам – все (было непонятно, шутит Сам или говорит серьезно), русскому народу – вера и духовность. Чем меньше собственности у народа, тем выше должна быть его духовность и крепче вера в тех, кто от этой собственности его избавил!»

Цифровой мир начинается с головы гниющей рыбы, зловеще преломляясь в рабах смартфонов и планшетов, превращающихся в андроидов на наших на глазах. Виртуальная реальность заслоняет картинкой оголенные окраины России, вымершие Псковскую и Новгородскую область и дальние регионы. «Когда закончатся нефть, газ и лес, они начнут торговать территориями, – едва слышно (это было незадолго до оздоравливающего визита в Парагвай к индейским шаманам) произнес господин Герхард, подкатив в инновационном инвалидном кресле к карте России, украшающей стену в его доме в Синтре. – У них не будет другого выхода, потому что они не смогут удерживать и защищать границы. Военная мощь и несменяемая власть воров – вещи несовместные. Верхний вор может захотеть иметь сильную армию, но боковые, нижние и прочие воры не дадут это сделать – продадут, растащат, заболтают, не выполнят. На переходном к продаже территорий этапе их следует поддерживать, давать после каждой уступки послабление, следить за ценами на нефть и алюминий, пускать с деньгами в Европу. Это единственный шанс, – мазнул по карте, как плетью, пляшущей паркинсоновой рукой немец, – решить вопрос с Россией миром. Территории в обмен на продление царской жизни верхушки. Пусть успокаивают себя мыслью, что сдают не кому-то, а себе в новом мире, куда они так стремятся и куда, как им кажется, их пустят. Идеально – растянуть процесс на пару поколений, – начал путать русские и немецкие слова господин Герхард. Ему было трудно долго говорить и ровно, без кашля, дышать. – Но, боюсь, случится блицкриг. Слишком мало времени. Меня списали, мое слово ничего не значит…»

При такой перспективе, излагаемой не врагами России, а своеобразными доброжелателями, знающими, как продлить агонию, Перелесов невольно возвращается к мысли о «новопатриотизме» и абстракции патриотической идеи в стане воров. Тем более, этот клан в разных странах ведет гибридную войну разными методами, чтобы лишить население земли исторической памяти: «В отчете о поездке по Скандинавии Перелесов отметил, что процесс ликвидации семьи, как первичной межполовой общности людей, идет в общем-то успешно, но обратил внимание на недостаточно активное участие местного населения в разрушении и сносе христианских символов – памятников апостолам и святым, фонтанов со святой Бригиттой, соборов, молельных домов».

Русский народ всегда объединялся ради ненависти к чему-либо, размышляет Перелесов, в этом мы сильны. А в любви разобщены и аморфны. «Ненавидеть Россию – старая исконно русская традиция. Высшая, но не последняя стадия этой ненависти – любовь. Правда, до нее поднимаются немногие. Моя биологическая волна уродлива, но это моя волна».

Преодолевая горечь от сознания поражения, нужно быть созидателем, восстанавливать, возможно, не существовавший никогда диалог между властью и народом. Автор не показывает нам праведника – скорее, прагматичного агностика в образе Перелесова, однако такой герой способен на поступок наперекор разрушительным силам, восставшим из ада.

Алексей Филимонов

"Литературная Россия" 2019 г. №47.

--">