Марат Исаакович Баскин - Сувенир из Нью-Йорка

моими в армию.

Прости меня, Готыню, что от дел тебя отрываю. Дел у тебя сейчас побольше, чем у Сталина, и на душе не легче, чем у него. Так ты не слушай меня, своими делами занимайся, а я просто так говорить буду. Всю жизнь молчал, а сейчас выговориться захотелось. Как в Торе написано: придет время, придут слова. И вот пришло оно, и слова пришли, а слушать некому. Все только говорить хотят.

Вот я и думаю: что с людьми сделалось? Каин на Авеля пошел. А ведь все под одним солнцем ходили, одним дождем поливались. Вместе все жили, а теперь разошлись по углам, как после Вавилонской башни. Знаю я: кто от страха таким стал, а кто и по злобе своей лютует. Белое сделалось черным, а черное белым. Учетчик у нас в колхозе был, Кузьма — тише человека не было, муху не обидит. Этта всегда говорила: Кузьма — а гутэр мэн! И что? Первым в полицаи подался. И лютует, как миколава собака, когда сбесилась. А Ленька, Тамарки-продавщицы сынок, первым хулиганом был, ни одна драка без него не обходилась, собой внучку Рахили прикрыл, когда полицаи в стрельбе упражнялись! Ой, Готыню, что делается! Ночь сегодня длинная, а сомкнуть глаз никто не может.

Рохл всем говорит:

— Нас завтра в Палестину отвезут. Договор такой товарищ Сталин с немцами подписал.

И все на нее с надеждой глядят, как на Мошиаха. А она, бедная, еще вчера с ума сошла, когда полицаи ее внучку увели. Ой, Готыню, что делается?!

Вот я думаю, если бы меня сейчас спросили, чего ты желаешь, Шлойма, живым из этого пекла выбраться или знать, что дети твои живыми сквозь этот огонь пройдут, я бы выбрал второе. Как хотел бы я знать, что с ними будет!

Где Файвеле, где Ичинька, где Лазарька, где Левалэ, где Хаимка? Что с Эттой?

Береги всех, Готуню! Вот прошу я, а сам знаю, что и без моих слов бережешь ты, кого можешь. Готыню, прости, что тревожу тебя! Я ведь знаю, что трудней тебе, чем каждому из нас. Все мы — дети твои: и злые, и добрые. Прошу тебя, не пожалей, что создал человека на земле и не скорби в сердце своем. Рядом со Злом — Добро ходит. Было так, так и будет. Не в ответе Авель за Каина…

Хаим

Знаете, мистер Баскин, до Америки я Харитоном был. Жена Хариком зовет. А когда для Америки документы оформлял, к старому имени вернулся, что отец мне дал. Но если окликнет теперь меня кто-нибудь: «Хаим!» — не обернусь — не привык еще. Так вот все у меня получилось. Всю войну я провел в деревне у мамы Акулины, что меня из гетто вынесла. Тогда она меня Харитоном и назвала, чтобы близко к моему настоящему имени было. Все меня в деревне ее сыном считали: жили мы на хуторе, дома один от одного далеко, толком никто друг о друге не знал, да и Акулина жила все время в Краснополье, и для хуторян была городская. После войны никто из моих не вернулся, и остался я у Акулины. Ее муж Степан тоже не пришел с войны, и пришлось ей растить всех нас пятерых одной. Нелегкая была у нас жизнь, но дружная. Все дети выросли, выучились. Я маленький был, когда потерял всех, и даже лица отцовского не запомнил. Только мама мне часто о наших говорила: и про папу, и про маму родную, и про братьев. От нее я про всех узнал.

А когда пришло время документы получать, Акулина сказала:

— Сынок, запишись, что еврей ты. От народа своего нельзя отрекаться.

Я и записался.

А потом она мне сказала:

— В жены возьми еврейку. Ваших столько поубивали в войну, что оставшимся надо вместе собираться, чтобы род не кончился.

Так я женился на Гале, тоже нашей краснопольской, дочке Наума-столяра. Мама Акулина была рада моему выбору:

— Слава Богу, — говорила, — я своими глазами твою жену увидела: вижу по глазам, что добрая, а это для жизни, сынок, самое главное. Как мой бацька говорил: краса як раса: сыйдзе да вечара, а дабрыня и у ночы бачна.

А потом у нас родился сын, и решили мы назвать его Степкой — в память о муже Акулины. Да только она про это и слушать не хотела:

— Степково имя еще есть кому давать, а твой татка тольки на цябе надзею мае! Пусть твой сынок его имя носит.

И назвали мы сына Шимоном.

— Копия дед, — сказала мама Акулина. — Все ваши в Этту были, а этот вылитый Шлойма. Вот когда у тебя пятеро будет, как в нашей семье, можешь одного и Степкой назвать. Я тогда против не буду.

Я вот все вам говорю, мистер Баскин, а про то, как сюда прикатил, не сказал. А приехал я сюда одним из первых. Через Вену еще…

Как поехали первые семьи, вдруг пришло нам письмо из Америки. Моя Галя открыть его побоялась, меня с работы ждала. И --">