Вадим Михайлович Кожевников , Ивайло Петров , Юрий Маркович Нагибин , Виктор Петрович Астафьев , Николай Хайтов , Павел Вежинов , Георгий Мокеевич Марков , Чингиз Торекулович Айтматов , Василий Макарович Шукшин , Нодар Владимирович Думбадзе , Димитр Коруджиев , Василий Попов , Дончо Цончев , Георги Мишев , Владимир Шорор , Любомир Левчев , Миколас Слуцкис , Евгений Филиппович Гуцало , Димитр Вылев , Генчо Стоев , Иордан Радичков - На солнечной стороне (Сборник рассказов советских и болгарских писателей)

солнечной стороне (Сборник рассказов советских и болгарских писателей)» [Картинка № 3]">

Вадим Кожевников Гудок

Печь была больная и старая.

Закованная в ржавые доспехи, она вздымалась в небо железной башней.

Рыжее пыльное облако висело над ней.

Дыхание печи было затрудненным — неровным.

Доменщики, знавшие эту печь когда-то молодой, преданно и отважно боролись с недугом, изнурявшим ее.

Но печь хворала упорно и безнадежно.

У моряков и доменщиков есть много общего в суровом мужестве их профессии. Недаром площадка домны напоминает палубу броненосца.

И каждый выпуск чугуна — это аврал, где каждый сосредоточен, где каждый знает свое место и в любую секунду готов помочь товарищу в беде.

Для красоты мысли посторонний человек может представить себе домну как неприступную башню, осажденную людьми, таранящими ее пневматическими бурами и атакующими в проложенные бреши залпами огненного воздуха.

Но это будет неверно.

Частые тревожные сигналы доносились от домны к силовой станции.

Горновой Полещук, забравшись на колошник домны, сидя на корточках, прикрыв рот смятой кепкой, терпеливо следил за вращением нижнего конуса.

Шихта, ссыпаясь с огромной воронки, должна равномерно заполнять шахту.

От пыльного газа из глаз текли слезы, тошнотная слабость кружила голову.

Полещук махал головой, стряхивал слезы и снова глядел — подсчитывал медленные обороты конуса.

Засыпной аппарат работал правильно.

Но первую плавку в эту смену добыли с трудом.

У печи угрожающе поднималась температура.

Сбавили дутье. Пробили летку. Но чугун не шел.

Огненный нарыв находился где-то выше свода горна.

Кипящий чугун, проедая кладку, мог бедственно прорвать ее.

Пронзительным пламенем кислорода прожгли ходы в запекшейся массе, чтобы выпустить кипящий чугун.

Потом началось падение температуры домны.

Ее бессильное замирание.

Пустили горячее дутье. Сжатый жгучий воздух с песчаным дерущим скрежетом врывался в домну.

Частые, огромной мощности, тугие удары газомоторов. Это они нагнетали в каупера воздух. Леточное отверстие, пробитое, развороченное, зияет.

Но чугуна нет.

С шипеньем и фырканьем вылетает из летки горячий мусор, но не чугун.

Расплавленная шихта спекается, твердеет. Закупоривает цельной, тяжелой глыбой шахту домны.

Пробили кладку. Изменили температурный фокус. И почти по капле снова начал оттаивать чугун. Сочится.

Печь работала на малом ходу, с неполной нагрузкой.

Густой шлак залепил стволы фурменных рукавов. Полещук с красным и злым лицом кричал на рабочих. Расставив ноги, натянув до рта кепку, отворачивая лицо от парящих холодильников, он закручивал болты новой фурмы.

И внезапно «козел» — гигантская спекшаяся глыба — дал осадку.

Она ударила в горн, словно гигантский поршень, и выбила фурму.

Кипящий чугун хлестал из отверстия. Полещук нагнулся к железному лому, чтобы ударить им по подвешенному буферу — дать сигнал о прекращении дутья. И этой секунды промедления было достаточно.

Лужи кипящего чугуна окружили его. Он полез вверх по железному плетению колонны, чтобы спасти ноги.

Лицо его было обожжено, одежда тлела.

Глоба, помощник горнового, подняв лист рифленого железа, защищаясь им от чугунных брызг как щитом, бросился на помощь к Полещуку. Он вынес Полещука на руках.

А сам, широко ступая горящими деревянными колодками, выбежал на литейный двор и стал кататься в песке, чтобы погасить горящую одежду.

Полещук месяц пролежал в больнице.

Он вышел оттуда с новым лицом.

Его лицо, омоложенное ожогом, блестело розовой, туго натянутой кожей. Только шея была по-прежнему темной, морщинистой, как старое голенище.

Вместе с изношенной кожей пропали усы.

Замечательные, пышные усы горнового, взлелеянные годами долгого и нежного ухода.

И теперь, привычно подняв к голой губе сложенные щепотью пальцы, Полещук ловил только воздух.

Но самое скверное было то, что вместе с усами у Полещука пропала охота работать на доменной печи.

Видно, ужас прикосновения огня не так легко побороть человеку.

Полещук ушел --">