Александр Геннадьевич Карнишин - Детство Сашки [СИ]

Александр Карнишин ДЕТСТВО САШКИ

Страшно

Сашка лежал в кровати и боялся.

Он уже был большой, целых три года, и у него даже иногда получалось сказать «тр-р-р-р-ри!». Поэтому в кровати нельзя было плакать или кричать. Тем более что маме тоже надо спать. Завтра ей на работу. Но не кричать и не плакать очень трудно. Потому что в комнате темно и страшно. И еще, потому что на шкафу, который стоит в углу, живет паук. Это старый шкаф, с зеркалом, в котором целиком, с ног до головы, отражается даже мама, когда она утром перед работой смотрится в него. Но утром шкаф не страшный, а веселый, пускающий солнечных зайчиков. И днем шкаф не страшный. И вообще никогда шкаф не страшный. И даже в шкафу не страшно. Сашка знает, он там уже лазил. И на шкафу не страшно…

Днем.

А ночью там скапливается темнота. Во всей комнате темно, а там — темнее всего. И там живет огромный страшный паук. Такой страшный, что Сашка никогда не смотрит на него. Потому что так страшно. Он закрывает глаза и натягивает одеяло на голову. Так все равно страшно, потому что паук все равно там есть. Но хоть не видно, как он там ворочается и готовится. Паук готовится к моменту, когда Сашка потеряет бдительность и начнет засыпать. И именно тогда он сверху мягко спрыгнет прямо ему на грудь. От страха Сашка вздрогнет, проснется, но вытерпит и не закричит и не заплачет: потому что нельзя будить маму… А паука-то уже и нет! И теперь можно спокойно спать.

Так было каждую ночь. Паук был. Он был страшный, черный, лохматый, огромный. И он ждал, когда Сашка заснет. Поэтому было нельзя засыпать. Надо было терпеть, смотреть по сторонам, на занавески на окне, по которым иногда пробегал луч фар проезжающей внизу машины, на закрытую дверь, на мамину кровать, на электрическую духовку, которую маме подарили на день рождения, и Сашка в первый же день обжегся об нее… Смотреть можно во все стороны, но только не на шкаф, на котором уже возится, готовясь к прыжку, огромный черный паук.

Страшно…

Надо зажмуриться, притвориться засыпающим, дождаться, когда он прыгнет, и тут же проснуться! И тогда больше в эту ночь паук не потревожит… Надо просто перетерпеть. Надо, чтобы он поскорее прыгнул. Надо сделать вид, что засыпаешь…

Страшно…

Но ждать — еще страшнее.

Осень

Осенью темнеет рано, а рассветает поздно. Это как-то очень резко так делается. Вот, еще вчера было лето, и был длинный-предлинный день, и раннее утро, и яркое солнце, желтое поутру и почти белое днем, а вдруг сразу день стал коротким, и по утрам темно, и вечером — тоже темно.

По этой темноте Сашка бежит в детский сад. Вернее, он не сам бежит, а его тащит за руку папа. Они с мамой по очереди водят Сашку в сад. Но скоро, говорят, перестанут водить, и он будет ходить сам. Но только после дня рождения. Это еще полгода ждать надо. А пока папа почти бежит по темной улице и тащит маленького Сашку за руку. Ему надо торопиться, потому что на работу — к восьми утра. И приходится, поэтому быстро завтракать, потом торопить Сашку, чтобы одевался скорее, а потом тащить его как на буксире, посматривая все время на часы и прикидывая, что вроде успевает сегодня, не опаздывает.

— Посмотри налево… Теперь направо… И всегда так смотри.

А чего смотреть? По этой улице почти никто и не ездит. А тем более, рано утром!

Но Сашка дисциплинированно (он знает уже слово дисциплина: папа рассказывал про армию) поворачивает голову налево, потом направо и кивает, кивает, соглашаясь.

Ему хочется спать. Зевается. И еще хочется есть. Но до завтрака в саду еще почти час. Пока еще все соберутся, пока накроют нянечки на стол…

На первом этаже уже горит свет, двери распахнуты, и в них пробегают те, кто как Сашкин папа пришли пораньше. Папа выпускает его руку, говорит:

— Ну, иди, сын.

— Ага, — отвечает Сашка, и не оборачиваясь, идет к лестнице на второй этаж. Папа тут же поворачивается и бежит на работу. А Сашка лезет, покряхтывая и жалея себя, по лестнице наверх, где еще совсем темно и никого нет. Это так обидно и так жалко себя, когда приходишь, а никого нет. И ты — первый. И даже нет нянечки. И воспитательницы нет. И вообще никого. И группа закрыта. Приходится ждать в зале, в котором пусто и гулко. Высокие окна темны, за ними раннее осеннее утро. По углам стоят в больших зеленых эмалированных кастрюлях два настоящих дерева. Одно — чайная роза, а другое — лимон. Только лимоны на нем не растут, потому --">