Светлозар Игов - Олени

глубин, излучает матовый, рассеянный янтарный свет, эманацию солнечных лучей, поглощенных днем, — послание, неизвестно какое и неизвестно кому, может быть, тем, кто сумеет его уловить, пусть и не разгадав до конца.

Но перед этим призрачным мгновеньем, когда все вокруг как бы ускользает из жидких объятий воды, чтобы перейти в бесплотный ритм вселенского духа, у моря есть еще один час — час удивительной ясности. И тогда ярче становятся его краски, выразительнее — контуры, отделяющие море от берега и оставляющие на его поверхности бессчетные следы самых неразличимых движений его течений и волн.

В такой вот час я сидел на открытой террасе какого-то кафе у шоссе с довольно интенсивным движением. Терраса словно висела над обрывистым мысом, разрезавшим море на два залива. Я сидел спиной к дороге, почти пустынной в полуденную жару, но сейчас уже вполне оживленной из-за машин, пролетающих в разных направлениях. Сидел, спокойно вглядываясь в морскую даль и берег на другой стороне залива. Линия берега там плавно снижалась к горизонту, почти сливаясь с ним в невидимой точке, которая спустя час будет отчетливо видна в свете маяка.

До ночного поезда, которым я уезжал, времени было достаточно, и я спокойно мог посидеть еще немного перед пешим броском на вокзал — идти туда не больше двух часов. Этот ритуал с самого раннего детства я называю «прощание с морем». Только сейчас я один. Совсем один. Потому что и дома меня никто не ждет. Нигде и никто меня не ждет.

Кафе (а может, оно называлось «бар», уже не помню) представляло собой наспех сколоченную развалюху, обклеенную всевозможными рекламами и плакатами, которые должны были, очевидно, добавить блеска этому жалкому сооружению. Но никакого блеска ему было не нужно, потому что ничего прекраснее, чем этот вид на море, нельзя было и придумать.

Единственный клиент этого заведения, я сидел за столиком у самых перил террасы, нависавшей над обрывом. Я прощался с морем.

Все раскалено добела — и высокие белые скалы противоположного берега, кажущегося далеким из-за марева, и камни пустынного сейчас волнореза, на которых, словно белые головки одуванчиков, застыли гларусы^[1]. Все погружено в покой, даже мачты парусных лодок в заводи. Я сижу неподвижно (не знаю, давно ли) и даже не вглядываюсь в эту раскаленную даль — просто я полностью слит с нею, и не только взглядом. Так я чувствую себя в полном одиночестве, один посреди лета.

Близится вечер. Пляжи, уже накрытые тенью, огромным темным серпом обнимают по-прежнему сияющее, матовое море, в котором легко, словно пушинки, покачиваются парусники. Отсюда, сверху, можно увидеть весь залив. Далеко вправо, в сужающихся беловатых скалах угадываются очертания знаменитого мыса, а еще дальше, напротив, за складками берега, над посеревшей в сумерках зеленью деревьев высятся светлые корпуса курорта.

А здесь — ни души. Выгоревшая на солнце степь, сухие, полые внутри травинки меж камней, резко обрывающийся берег, а внизу, как в пропасти, в скалах бьется море. И море, и степь тонут в бесконечности. Но кажется, что ты не в центре этой бесконечности, а на краю света — пустоты, в которой пульсирует вечная жизнь природы…

Это были мгновенья уже отшумевшего для меня лета, я впервые остался один, совсем один, наедине с морем. И сейчас, со своей террасы, я видел, как море внизу и до самого горизонта дрожит, переливаясь под последними мягкими и косыми лучами солнца, как белеет вдали пароход, как идут к берегу лодки под парусами…

Не помню, сколько я так просидел, в забытьи, когда услышал какой-то шум за спиной. Я обернулся — это официант принес две бутылки кока-колы на столик в другом конце террасы, за которым уже сидели двое мужчин, чьего появления я не заметил. Наверное, они сошли с большого грузовика, крытого выгоревшим зеленоватым брезентом и почти заполнившего собой небольшую парковку, свежий асфальт которой был весь в пятнах от машинного масла. Я и не слышал, как он подъехал. Мужчины посидели совсем немного, допили свою колу и попросили счет. Мне тоже пора было уходить, и я подал знак официанту, оставляя под блюдцем на столе свою банкноту. Мужчины как раз садились в кабину грузовика.

Я обошел кафе с другой стороны и уже собирался закинуть за спину свой легкий рюкзак, с которым пробродил все лето, как почему-то обратил внимание на номер грузовика, заметил поднятый сзади край брезента и узкую щель, --">