Анатолий Александрович Андреев - Машина

цеху, наклоняясь к уху друг друга, чтобы лучше слышно было: если надо посекретничать, то лучшего места, чем цех, не найти.

— Трудно работать стало, молодежь одна кругом, — громко и весело жаловался Макаров Фомичу.— Ты кричишь на него, а он смеется. Никакого страха перед начальством нету!

Непохоже было, чтобы это его очень расстраивало. Он стоял, тоже смеясь, и лукаво поглядывал на Василия Фомича. И чем-то он, большой и грузный, неуловимо вдруг напомнил Фомичу поджарого, подобранного Фросина.

— Ты, Иваныч, давай выкладывай, зачем пожаловал,— в шутку вроде бы прокричал Василий Фомич. Он хорошо знал, что Макаров просто так ничего не делает. И Макаров действительно посерьезнел, повел Василия Фомича в его  конторку, остановил посередине клетушки и, глядя в упор, спросил:

— Какое твое мнение о Фросине? У тебя ведь он начинал... Хотим его на цех поставить.

И смолк, выжидательно глядя на собеседника.

И что сегодня за день был у Василия Фомича? Опять вроде бы разделился Фомич на две половинки. Одна половинка прикинула, куда бы это Фросина могут начальником поставить, вспомнила, что плохо в четвертом цехе дела идут, сопоставила все это со словами Макарова... А вторая половинка бойко и ехидно говорила вслух:

— А чего? Молодой товарищ, энергичный. Деловой, понимаешь! Все бегом, все вприпрыжку. Да и вид у него...соответствует. Галстуки вона какие цветные носит... А начинал — чего начинал? Не у меня он начинал, а конструктором. Год, почитай, до меня конструктором работал... Смеялся, похохатывал в ответ Макаров, цепко держа Фомича в прищуре глаз. А сам гнул свое:

— Так как нам, ставить его на цех, али погодить еще?

И сам не заметил Василий Фомич, как вырвалось у него:

— А кого ж тогда и ставить начальником, если не таких, как Фросин?— И неожиданно добавил: — А если бы я сказал: «Нет!», поставили бы?

— Все равно бы поставили,— засмеялся Макаров. И заторопился, распрощался с Василием Фомичом.

А Василий Фомич вспомнил вдруг давнюю обиду — что обошли его когда-то повышением, Фросина замом поставили,— и шевельнулась мыслишка: уйдет Фросин — ему, Фомичу, прямая дорога в замы.

Испугался Фомич, что так и поймет его Макаров, припомнит застарелую нелюбовь к Фросину за вечные Фросинские штучки-дрючки, подумает, что сплавить его из цеха хочет. Но опять отвлекли Василия Фомича, не дали развести самокритику. А потом он и сам успокоился, решил, что все правильно. А как его Макаров поймет, так это его, Макарова, дело.

Подошел к концу рабочий день. Солнце низко било в застекленные пролеты. Притих, отлеживаясь между сменами, гул станков. Дощатые ящики, именуемые тарой, сыто поблескивали рядами готовых деталей. Деловито бегали мастера второй смены. Василий Фомич, уже уходя, вспомнил что-то, подозвал одного из них и внушительно выговорил:

— Смотри, еще раз увижу,  что сам со слесарями сборкой занимаешься — премии лишу, понимаешь!  А то приучил, на лямочках-тесемочках их водишь!

И ушел, довольный. А мастер, молодой, после техникума, парень, так и остался стоять, глядя ему вслед и недоумевая, какая это муха вдруг укусила вечно озабоченного Фомича.

2

По утрам уже примораживало. Поскрипывал — осень пришла рано — свежий ночной снежок. Днем морозец отпускал, и снег превращался в мерзкую осеннюю мокрядь.

Погода была осенняя, скверная. И на душе у Фомича было скверно. От этого все чаще начинало вдруг ныть сердце. А может быть, наоборот — побаливало сердце, и на душе от этого становилось нехорошо.

Василий Фомич не знал, что отчего болит. Он уходил в свою конторку, толстыми пальцами неуклюже доставал из хрупкой стеклянной трубочки таблетку валидола и причмокивал, пока сердце не отпускало.

День был обычный. Ничем не примечательный рабочий день. Среда. Фомич стоял посреди прохода, заложив руки за спину. Вид у него был внушительный. Его обходили. А он думал о том, что заболели сразу два бригадира, и детали опять задерживаются, значит, опять Фросин прочешет его на планерке за неритмичность.

Кто-то замаячил рядом, у локтя, не проходил и не уходил: его дожидался. Фомич медленно развернулся всем корпусом — табельщица. Она торопливо говорила что-то, задрав к нему голову, быстро шевеля губами. Шея у нее была тонкая, прямо-таки детская. Фомич сделал усилие, отключился от своих мыслей, вник в ее слова и кивнул. Она зацокала каблучками прочь по бетонному полу. Затылок у нее тоже был детский, --">