Лариса Райт - История странной любви

обслуживающие работников завода и их семьи: медицинское, педагогическое, кулинарное. Вика не хотела быть ни врачом, ни учителем, ни поваром. Она собиралась стать переводчиком, но переводить в их краях можно было только с матерного русского на приличный и обратно.

Был, конечно, и третий путь. Можно было сразу после школы идти работать. Мать, конечно, на это и рассчитывала. Сколько раз говорила: «Вот закончишь школу, и тогда…» Что именно «тогда» произойдет, она никогда не уточняла, а Вика и не спрашивала, предпочитая не посвящать мать раньше времени в свои планы. Конечно, мать надеялась, что Вика станет приносить в дом копеечку и помогать одевать-обувать малышню, но у Вики тоже ведь жизнь одна. Она этих детей не рожала, с какой стати она должна помогать их содержать, а не, например, их папаша? Мать говорит: «Чего с него взять, непутевого?» Жалеет еще. Подумаешь, не женился. Подумаешь, детей не признал. Бедненький! Жалко его.

А Викину жизнь ей не жалко. Ее она себе уже нарисовала – на пятнадцать лет вперед. Хорошо, что поделилась эскизом аккурат после выпускного:

– Через неделю к Антонине пойдешь, она обещала взять. Думает к лету вторую точку открыть, так что пока подучишься, а потом она тебя туда и поставит. Заживем тогда, а, Викусь? Тут недовесишь, там обсчитаешь. Как там оно у продавцов водится? Да и в еде хоть какое разнообразие появится. Работник магазина – это сила. Чевой-то нахмурилась? Или не рада?

– Рада, – угрюмо ответила Вика, а на следующий день положила перед матерью билет до Москвы.

– Откуда? – охнула та.

– Пашка Сергачев из Иркутска привез. Они туда с батей по делам мотались, я и попросила купить.

– А деньги? Деньги кто отдавать будет?

– Да не волнуйся, мам, я уже все отдала.

– Отдала? А…

– Не переживай, я не брала в шкатулке. Свое отдала.

– Свое? – удивилась мать. – А…

Но расспрашивать передумала: меньше знаешь – крепче спишь.

Оно и верно. К чему ей подробности? Пашка Сергачев был вполне симпатичным, и если Вика и жалела о своей отданной ему невинности, то недолго. Решение было сознательным и обжалованию, как водится, не подлежало. Ну не брать же у матери из шкатулки последнее, в самом-то деле.

– А я-то как же, Викусь? А они?

Мать все не могла поверить в реальность отъезда старшей дочери.

– Им больше еды достанется. Мам, я же жру, как лошадь, сама знаешь. Вон, сколько раз причитала, что не напасешься. Теперь полегче станет. А эти, – она мотнула головой в угол, где на полу возились трехлетние Танька и Ванька, – в сад пойдут. Ты хоть вздохнешь спокойно.

Мать вздохнула, но отнюдь не спокойно. Махнула рукой: мол, делай, как знаешь. Вика обняла мать, потерлась щекой об уже морщинистую шею нестарой женщины, заговорила быстро, горячо, убедительно:

– Мам, ну, останусь я тут, и что? Ну, буду торчать в этой Тониной палатке. Что я там увижу? Кого встречу? Алкаша какого-нибудь? Вот представь: сойдусь с таким от тоски, приведу сюда, свой выводок нарожаю, что делать-то тогда будем?

– Да что ты мелешь-то, дуреха? Нарожает она! Ты у меня всегда с головой была, неизвестно в кого только. Так что нечего меня пугать страшными картинками. Решила уезжать – уезжай. Не забывай только.

– Я не забуду, мамочка, – пообещала Вика, заранее зная, что забыть, конечно, не забудет, но вспоминать постарается как можно реже.

А вот, поди ж ты, и десяти минут не прошло, а уже вспомнила.

А как о малышне не вспомнить? Если с кем и было жалко расставаться, так только с ними. О них сердце болело. О них душа печалилась. Что они без Вики делать будут? Как жить? Вика ведь и приготовит, и накормит, и погуляет, и поиграет. А теперь что? А теперь Вика едет учиться и с образованием сможет сделать для своей малышни гораздо больше, чем без него. Так что – «в Москву, в Москву»! – и никаких сомнений. Хотя, может, не надо в Москву? Может, сойти на следующей и вернуться? Нет, все-таки права мать: дуреха, дуреха и есть! Нечего вспоминать, незачем оглядываться. Удача любит тех, кто смотрит только вперед.

Вика прикрыла глаза и сама не заметила, как уснула. Через полчаса в купе снова заглянула провод– ница и увидела на полке свернувшуюся калачиком тоненькую девчушку. Она накрыла пассажирку одеялом и посмотрела на часы. Через два часа остановка, в купе должны подсесть пассажиры. Пускай поспит пока. Неизвестно, какая компания подберется. Она аккуратно подоткнула одеяло и перед тем, как выйти, снова взглянула на худой беззащитный комочек, в котором сейчас не --">