Курт Воннегут - Вербное воскресенье

больше внимания, чем живым людям.

Я могу ответить, что успех любого начинания зависит от полной сосредоточенности. Спросите любого великого атлета.

Или, говоря иными словами, я не считаю, что умею правильно жить, поэтому прячусь в раковину своей профессии.

Я знаю, что Далила сделала с Самсоном, чтобы лишить его силы. Она не состригла его волосы. Только лишила его способности сосредоточиться.

Лет девять назад меня попросили выступить на собрании Американского института искусств и литературы. Тогда я не был членом этой организации и жутко нервничал. Я ушел из дома и большую часть времени пересчитывал цветы на стене и смотрел фильмы про кенгуру в своей маленькой квартирке на 44-й Ист-стрит. Старый друг с игровой зависимостью только что обнулил мой банковский счет, а в Британской Колумбии мой сын сошел с ума.

Я умолял жену не приезжать, потому что и так был не в своей тарелке. Я просил и женщину, с которой у меня были близкие отношения, не приезжать, по той же причине. В итоге приехали они обе, нарядившись для торжественной казни.

Что меня спасло? Листы бумаги в восемь с половиной дюймов шириной и одиннадцать дюймов длиной.

Мне жаль людей, не умеющих приводить в порядок свои дела. Очень многим охота заниматься кино или телевидением. Главное мое возражение против кино-и телеискусства — их дороговизна. Режиссер похож на Бенвенуто Челлини, легендарного ювелира. Тот тоже работал с баснословно дорогим сырьем — серебром, золотом и платиной.

Дом, в котором я рос, был спроектирован и построен моим отцом в 1922-м — в год моего рождения. Это был дом-музей, полный сокровищ, предполагалось, что его унаследует мой брат, моя сестра или я сам. Мне не хотелось бы там жить. Семь лет мы прожили в эдвардианском доме, в эдвардианском стиле. Это ведь не так много. Для моих родителей, больших любителей музыки, все выглядело так, словно оркестр сыграл семь первых тактов бравурной симфонии, а потом собрал инструменты и разошелся по домам.

Дом, в котором я живу сейчас, был построен в этом оживленном порту коммерческим застройщиком Л. С. Бруксом в начале 1860-х, перед самой войной Севера и Юга. В духовном смысле этот дом не имеет ко мне отношения, потому что Брукс строил его не для кого-то конкретного, по единому проекту.

Первым человеком, которому захотелось тут поселиться (только раку-отшельнику может понравиться пустая раковина), был другой немец, Фердинанд Трауд. Он возглавлял Немецкую общедоступную школу в доме № 142 по 4-й Ист-стрит.

Семья Трауд съехала в 1875-м, вместо нее поселился брокер Джулиус Бруно, которого в 1887 году сменил Питер Гетц. Гетц уехал в 1891 году, освободив квартиру для Луизы Герлах, и так далее.

Я купил дом восемь лет назад у Роберта Готтлиба, главного редактора издательства «Альфред А. Кнопф», который переехал в дом напротив. А тут поселились я и Джилл Кременц, которая стала моей женой.

На первом этаже занимается своим фотографическим бизнесом Джилл. На последнем занимаюсь своим писательским бизнесом я. Два этажа между ними — общие.

Люди этого города были добры ко мне, хотя я и родился далеко отсюда. Они всегда рады тем, кто что-то смыслит в искусстве, а у меня время от времени получались неплохие романы.

Самым приятным проявлением их доброты стало приглашение из епископальной церкви Святого Климента, прихода, который посещает много актеров. Мне предстояло прочесть проповедь на Вербное воскресенье 1980 года. В этой церкви, которая одновременно является театром, есть обычай — раз в год звать проповедника со стороны.

Престол у них переносной, потому что алтарь церкви одновременно является сценой. Пьес, которые в качестве декорации используют стоящий посреди сцены престол, не так много. Так вот, в то утро престол пришлось на время выкатить в декорацию, изображавшую кухню в многоквартирном доме на Манхэттене.

Я не знал, что это за декорации, для какого спектакля. И не спрашивал. Судя по антуражу, действие происходило лет шестьдесят назад, до моего рождения. Предполагал, что пьеса рассказывала об иммигрантах, приехавших в Нью-Йорк из Европы, об их детях. Как потомку иммигрантов, поселившихся в глубине материка, иммигрантов, о которых ньюйоркцы не знают почти ничего и предполагают самое худшее, такое окружение доставило мне особое удовольствие.

Вот что я сказал в тот день:

Меня завораживает Нагорная проповедь. Милосердие, по-моему, единственная стоящая идея, которая у нас --">