Гарольд Роббинс - Пират

Гарольд Роббинс Пират

ПРОЛОГ 1933

Восьмой день бесновалась песчаная буря. Такой бури еще не бывало даже на памяти старого караванщика Мустафы, а он-таки был старик, в то время как остальные в этом караване были мальчишки.

Заслонив лицо гутрой — традиционным арабским головным убором — он с трудом продвигался к палатке хозяина каравана Фуада, то и дело останавливаясь, чтобы всмотреться через узкую щелочку в песчаную мглу и убедиться, что он не сбился с пути и его не увело от крохотного укрытия оазиса в дикие вихри песков безбрежной пустыни. Всякий раз при остановке песок рвал его лицо залпами ружейной дроби. Прежде чем войти в маленькую палатку, он напряг все силы и попытался прокашляться. Но в горле першила лишь зернистая сухость песка.

Фуад взглянул на караванщика. Он сидел на стуле перед столиком, на котором моргала керосиновая лампа, выдергивая тени из тьмы. Молчал и думал. Он был великан, и говорение было не по его части.

Мустафа выпрямился во весь свой полутораметровый рост, он так всегда делал, обращаясь к хозяину каравана.

— У Бога песок в глазах, — сказал он. — Он ослеп, коли потерял нас из виду.

Фуад хмыкнул.

— Дурень, — сказал он. — Раз мы совершили хадж, сходили в Мекку, ты думаешь, Он отвернет от нас свой взгляд на пути к дому?

— В воздухе смерть, — упрямо сказал Мустафа. — Даже верблюды это чувствуют. Такими беспокойными они никогда не были.

— Замотай им головы одеялами, — ответил Фуад. — Если им ничего не будет видно, они станут смотреть свои верблюжьи сны.

— Я так и сделал, — сказал Мустафа. — Но они их сбросили. Я уже потерял в песке два одеяла.

— Дай им немного гашиша, пусть жуют, — добавил Фуад. — Не так, чтобы взбесились, а так, чтобы только их успокоить.

— Они получили такую порцию, что два дня не проснутся.

Хозяин каравана посмотрел на него.

— Ну и пусть. Мы никуда не спешим.

Коротышка не двигался с места.

— Все же это дурное предзнаменование. А как на это господин посмотрит?

— Он хороший человек, — ответил Фуад. — Он не привередлив. К тому же занят только своей женой и его молельный коврик всегда постелен в сторону Мекки.

Караванщик причмокнул губами.

— Думаешь, их молитвы дойдут до Бога, если они совершили паломничество?

Фуад выразительно посмотрел на него.

— Все в руках Аллаха. Но ее срок уже близко. Скоро узнаем.

— Сын, — сказал Мустафа. — Я молю Аллаха послать им сына. Три дочери — бремя достаточное. Даже для такого хорошего человека, как он.

— Сын, — повторил Фуад. — Аллах милосерден… — Он поднялся со стула, возвысясь над коротышкой. — А теперь, ишак, — вдруг взревел он, — ступай к своим верблюдам, не то я зарою твои старые кости в их навозе!

Большая палатка в центре оазиса стояла среди четырех гигантских пальм и ярко освещалась изнутри электролампами в углах главной выгородки. Из-за одной занавески слышался негромкий звук электрогенератора, работающего на бензине. Из-за другой доносился приторный запах жарящегося на мангале мяса.

Двенадцатый раз за тот день доктор Самир Аль Фей поднял занавеску и подошел к внешней стенке палатки, устремив взгляд в бурю.

Песок прорывался сквозь узенькую щель, стегая его по глазам; он не мог разглядеть ни верхушки деревьев в пятнадцати футах над палаткой, ни края оазиса, где бушующий песок сплошной стеной полз в небо. Он прикрыл пологом щель и, протирая рукой глаза, вернулся в главную выгородку палатки. Его ноги в мягких туфлях бесшумно погружались в пушистый ковер, устилавший песчаный пол.

Набила, жена, взглянула на него.

— Не лучше? — спросила она тихо.

Он покачал головой.

— Не лучше.

— Когда, ты думаешь, это прекратится? — спросила она, тяжело вздохнув.

— Не знаю. Во всяком случае, пока не чувствуется, чтобы стихало.

— Ты огорчен? — голос ее был ласков. Он подошел к ней.

— Нет.

— Ты бы не отправился в хадж, если бы я не настаивала.

— Я ходил в Мекку не ради твоей прихоти. Мы сделали это ради нашей любви.

— Но ты же не верил, что паломничество в Мекку что-нибудь изменит, — сказала она. — Ты говорил, что пол ребенка определяется при его зачатии.

— Это говорил во мне врач, — сказал он. — Но кроме того, я правоверный.

— А если родится --">