Андрей Станиславович Бычков - Роки Раккун

столиком, бессознательно разглядывая сквозь стекло свои тапочки на завязках. Теплая внимательная рука легла на бедро. «Нинка? Бык? — встрепенулась Алина. — Опять эти шуточки! Обернулась.

Реаниматолог вроде бы смеялся, отыгрывая назад жестокую шутку, но Алина знала, что он хотел ее, как и Бык.

— Ты хочешь, чтобы он выжил, Али?

И за шуткой, в приоткрывшемся на мгновение взгляде, Алина увидела следы подлой страсти тоску, радость смерти и бесполезную жажду любви

«Господи, неужели он так несчастен?!» — отшатнулась в судороге ее душа. И в невинной самозащите, не принадлежа себе, Алина вульгарно засмеялась.

«Да или нет?!» — прочла она в его помутневшем от бессильной ярости взгляде.

— Алина! — раздался голос Быка. — Хватит там шашни крутить. Лучше зонд потолще найди Я думаю, что мотоциклисты едят грубую пищу. А ты, — Бык ткнул пальцем в реаниматолога, — иди сюда.

Тот неслышно отделился от Алины и подошел к Быку, глядя бессмысленно в сторону.

— Сделай милость, — с тихой угрозой сказал ему Бык. — Подклей-ка мне сзади фартук. У тебя это хорошо получается.

— Все-все! — гортанно закричала высокая черная сестра, оканчивая перекладку тела чистыми белыми скрученными простынями. — Можете мыться. Можете мыться.

Опережая удивленных хирургов, Алина подошла к раковине и, набрав в ладони холодной воды, погрузила в них пылающее лицо.

В холодной воде она увидела всю эту жизнь — стадо быков, загоняющих самок. Когда-то, еще в школе манекенщиц, впервые выходя на помост в шикарном екатерининском розовом платье, прозрачном для взглядов жадных мужчин, перемигиваясь перед тем за кулисой с подружкой и начиная свой невинный еще, перекрестный императрицын ход, одаривая затаившийся темный зал счастливой, никому не принадлежащей улыбкой, Алина думала, что жизнь — это игра, а игра — как фантастическая одежда. Но спортивным комам, караулившим у подъезда, ее одежда была не нужна. С печатями от педалей «мерседесов» на отвратительных лицах они поджидали ее в раздевалке, и цветы их пахли скумбрией и одеколоном. А те, для кого хотела Алина остаться счастливой одеждой души, не приходили к ней никогда. «Наверное, им ничего не надо, — думала Алина. — Быть может, в комнатах, на своих летающих кушетках они и так созерцают меня». А карлики-крепыши упорно дарили валюту и пачкали в гримерной страусиные перья филиппинских новейших нарядов, касаясь их чистыми подлыми пальцами. Когда Алине стало невмоготу от прикосновений, она ушла медсестрой в больницу. Но жестокая жизнь в творящей погоне за наслаждением воспроизводства настигла ее и в больнице. Между ее белым халатом и распотевшим душистым теплом тела защиты оставалось все меньше. Конечно, Алина догадывалась, что кто-то, как дядя Федя, заглядывая ей под юбку, выздоравливает быстрее. Но соприкасаясь теперь с другими телами, вновь начинала мечтать о прошлом — когда-нибудь она появится здесь в своем старом екатерининском розовом платье, и они заплачут. Нежность и тонкость наряда заставят их забыть о сырой и холодной воде для здоровья и томиться другой, божественной жаждой. Здесь, в больнице, Алина поняла эту звериную жажду жизни, поняла до конца и простила. Потому и приносила тайную жертву Быку. Чтобы сначала вырвать жизнь из когтистого савана… а потом обожествить ее.

Алина заплакала. Этот юноша, бледный бог, безымянный мотоциклист… он повторял в бреду легкое слово «свобода» и почти неслышное «сома». Из глубины океана жизни приходило это странное слово «сома», и, быть может, лишь оно еще держало его на поверхности. Алина повторила это слово, ощущая, как к ней возвращается гордость. Кто был он, этот юноша? И знал ли о нежности, что дарит вышитое шелками платье, знал ли о чистой ласке…

— Алина! — раздался голос Быка. — Что с тобой, матушка? Тебе плохо?

— Она после суток, — сказала другая сестра.

— Нет… — Алина отняла ладони от лица. — Просто что-то попало в глаз.

«Хочет меня сбить, скотина», — мелькнуло в голове, когда «Жигули» во второй раз жестко обошли его. «Запомнить номер». Но номера не было, только странный, неподвижно блестящий взгляд в строгом прямоугольном зеркале над рулем.

Теперь животное поднялось на задние лапки, просунуло сквозь решетку голый отвратительный хвост, с неистовой дрожью удлиняя его и словно --">