Стефан Андерс - Избранные новеллы

большевизма»). Непривычно выглядит в эти годы и его общественная деятельность — теперь он активно выступает против возрождения фашизма, против ядерного вооружения, за взаимопонимание между Востоком и Западом, за единство Германии и по другим острейшим проблемам современной истории. Начало этой политической «ангажированности» можно увидеть еще в 1943 году, когда Андрес согласился на предложение американских оккупационных властей выступать по радио с обращениями к своим соотечественникам. Однако он сразу же отказался от этих выступлений, поскольку не принял американскую концепцию «коллективной вины» немецкого народа. Когда Союз советских писателей пригласил его на свой съезд (1959), он ответил отказом. Позднее Андрес все же посетил нашу страну, но частным образом, сформулировав свои впечатления в таких словах: «Да, мы в Германии должны очевидно социализироваться, а вы в Советском Союзе во всяком случае должны наконец либерализоваться»^[4]. Он упорно шел своим путем, и на этом пути его не всегда ждал успех, хотя с точки зрения непосредственно житейской эти годы можно назвать для него удачными: он имел возможность писать, печататься, встречаться с людьми, он был признан и уважаем. Жизненного итога ему подвести было не дано: в 1970 году, работая над корректурой нового романа, Стефан Андрес скоропостижно скончался от последствий операции, которая сама по себе ничем серьезным не грозила, и был похоронен на немецком кладбище в Ватикане, у собора святого Петра.

Обширное наследие Стефана Андреса было бережно собрано его вдовой, Дороти Андрес. Сегодня оно привлекает внимание критики, может быть, более пристальное, чем при его жизни. Значительное место в нем занимают рассказы, жанр, который в определенном смысле он предпочитал всем другим (хотя упорнее всего работал над большими романами). Он был прирожденным рассказчиком, о чем свидетельствуют многочисленные воспоминания его друзей и знакомых; по его собственным словам, процесс «рассказывания» напоминает «опасное прохождение штольни в глубину, к еще не вскрытым пластам»^[5]. Формула эта вряд ли появилась случайно. Рассказы Андреса разнообразны и по темам, и по сюжетам, и даже по манере письма; но каждому из них свойственна «глубина» замысла, то есть истинное содержание его нельзя вывести только непосредственно из описанных событий, он может быть до конца понят только вместе со своей философской подоплекой. Поэтому рассказы его, как правило, по своему характеру ближе к повестям (немецкий термин «Erzihlung» может быть переведен и так), сюжет в них никогда не бывает самодостаточен, а служит основой для того, чтобы показать эпоху в ее многообразии и противоречиях; написанные в традиционной манере, которой Андрес был привержен, они решительно не похожи на более привычные для Германии того времени небольшие рассказы-зарисовки, которые часто стали определяться немецкой критикой американским термином «short story».

В этой книге представлено пять рассказов, отобранных по предложению Общества Стефана Андреса, призванного хранить и распространять его наследие (существует с 1979 года). Они представляют собой только малую толику творчества Андреса-рассказчика, но достаточно репрезентативны для его творчества.

Действие первого из них — «Эль Греко пишет портрет великого инквизитора» — основано на реальном эпизоде из жизни великого испанского художника. Вместе с тем у русского читателя он невольно вызывает в памяти «поэму о Великом инквизиторе» из «Братьев Карамазовых» Достоевского. В описании Испании XVI века и в самом образе Великого инквизитора у Андреса так много общего с Достоевским, что это не может быть случайным, тем более что Андрес хорошо знал русскую классическую литературу и всегда восхищался ею, особенно Достоевским, которого называл «предтечей творческого стиля будущего». Однако речь не идет о подражании; замысел Андреса иной, и конфликт развивается в иной сфере, которую можно было бы обозначить так: свобода художника в условиях самовластья. Реальная угроза погибнуть на костре инквизиции не заставляет Эль Греко льстить фанатичному и безжалостному диктатору, в то же время ненависть и страх не мешают ему увидеть его сильные, пусть искаженные, человеческие черты. Из-за этой двуплановости характеристик многие критики отрицали принадлежность «Эль Греко» к литературе антигитлеровского Сопротивления, несмотря на то, что исходный замысел --">