Виктория Самойловна Токарева - Назло / сборник

вылезла».

Один писатель признался мне однажды, что он боится споткнуться на сцене и упасть. А в зале подумают: такой здоровый – и выложился.

Мне захотелось сказать «нет». Но Сергей Александрович – негромкий, значительный, благородный человек. Я не решилась сказать ему «нет».

Я сказала, что полечу с большим удовольствием.

В назначенное время я приехала во Внуково, где состоялся сбор участников форума. Участников я увидела сразу. Они стояли в центре зала, как маленький табун старых лошадей. Холстомеры.

Это были плохо одетые, глубоко пожилые люди. Однако имена их буквально сверкали в семидесятые годы. Это были звезды семидесятых.

Чуть в стороне стоял прямой и элегантный Генрих Боровик. Смотрел перед собой. Ни с кем не общался.

* * *

Самолет взлетел как обычно.

Рядом со мной оказался талантливейший Владимир Маканин. Он сидел у окошка и смотрел в иллюминатор.

Через полчаса я вдруг ощутила давление на уши, очень чувствительно, как будто кто-то надавил двумя пальцами.

Мы с Володей выразительно переглянулись. Что бы это значило?

– Разгерметизация, – предположил технически образованный Маканин.

В динамике раздался треск и мужской голос.

– В связи с техническими неполадками самолет возвращается в аэропорт Внуково, – сурово и мужественно доложил голос.

Владимир стал смотреть в иллюминатор.

– А мы никуда не летим, – заметил он. – Мы делаем круги над Ленинским проспектом.

Итак, самолет разгерметизировался, дальше лететь нельзя. Садиться с полными баками тоже нельзя. Придется крутиться в небе, чтобы израсходовать топливо.

Весь форум интеллигенции напряженно замолчал.

Сергей Александрович Филатов с женой сплели руки, держась друг за друга. А за что еще держаться в аварийном самолете?

Член Государственной думы, продвинутый чеченец (забыла фамилию), что-то писал в блокноте. Готовился к выступлению на форуме. Он был совершенно спокоен. Может быть, в ментальности чеченцев не принято выказывать страх перед смертью. Тем более что это неточно. Все может окончиться благополучно.

По проходу шныряли озабоченные стюардессы.

Я нервничала и от этого шутила. Видимо, юмор прячет страх.

Страх гримируется в смешное. Меня никто не поддерживал. Стояла полная тишина.

И вдруг раздался чей-то командирский голос, обращенный к стюардессе:

– А почему вы не даете нам обед? Решили воспользоваться внештатной ситуацией и сэкономить на питании? Я вот сейчас достану свои документы, вы увидите, кто я такой, и поймете: со мной ваши штучки не пройдут.

Я завертела головой, пытаясь определить склочного участника.

Надо же, жизнь на волоске, а он хочет жрать и еще угрожает.

Стюардессы скрылись. Через десять минут они появились с тележкой и шустро раздали всем пластмассовые коробки с едой.

Я раскрыла коробку. Там лежал нехитрый самолетный набор аэрофлота. Однако я вдруг почувствовала зверский аппетит. Видимо, стресс провоцирует жажду жизни.

Впереди меня сидел знаменитый артист. Патриот. Он жевал и шумно дышал носом.

Артист был недоволен дважды: самолет может упасть, и форум превратится в братскую могилу. Это раз. Но еще не все. В составе форума пятьдесят процентов евреев, тридцать процентов татар. А лежать в одной куче с иноверцами он бы не хотел. Это два. И второе важнее, чем первое.

Идея дороже самой жизни. Однако эти размышления не снижали аппетита артиста. Он жевал и дышал.

В самолете стояла напряженная тишина, хруст и чавканье. Форум поглощал еду и наслаждался едой, отодвигая минуты неопределенности.

* * *

Самолет стал снижаться. Я старалась не смотреть за окно. Смотрела на Володю Маканина.

Я помню его молодым. Он изменился в лучшую сторону. Седина ему шла, и особенно шла знаменитость. Он стал живым классиком.

Большие кисти рук лежали на подлокотниках кресла.

Самолет провалился в яму. Я схватилась за Володину руку. Мое сердце подплыло к горлу. Еще немножко – и выскочит. Но обошлось. Слава тебе, Господи…

Побежали огни посадочной полосы. Шасси ударились об асфальт. Самолет промчался и затормозил. Сели. Все восторженно зааплодировали, включая того, с документом.

Начали подниматься со своих мест. Я встретилась глазами с Генрихом Боровиком.

– Сели, – сказала я.

– Сели, – согласился он. – Только где?

Я не поняла. Мои глаза сделались круглые и настороженные.

– Когда человек внезапно погибает, природа оставляет после смерти все по-старому. Чтобы душа --">