Айрис Мердок - Монахини и солдаты

Посвящается Наташе и Стивену Спендерам

Предисловие

Кажется, трудно представить людей, у которых было бы меньше общего, чем у монахинь и солдат, заявленных в заглавии романа, но возможная между ними связь улавливается уже на первых страницах. Умирающий Гай Опеншоу с убийственным красноречием, присущим столь многим героям Айрис Мердок, мужественно рассуждает о близкой кончине. Умирает ли человек, спрашивает он, как животное, лишенный сил, или погружаясь в своего рода забытье? «Каждый наш вздох сочтен. Число своих я могу мысленно видеть… сейчас… все яснее». Он хочет умереть спокойно, «но как это делается»? В какой момент решить навсегда бросить бриться? Сознание Гая становится обрывочным: он произносит бессвязные, загадочные фразы, смысл которых неуловим, что вызывает тревогу у жены Гертруды и друзей. Это признак того, что он уже на пути к «будущему без меня».

Человеческие существа — единственные в животном мире, кому приходится жить с осознанием своей смертности. Этот страх полного уничтожения, небытия — неизменная реальность нашей жизни. Мы — создания, которые очень легко впадают в отчаяние, и мы всегда были изобретательны в поисках решений, которые позволили бы нам сохранить рассудок. Многие предпочитают не думать о пустоте, ожидающей впереди, но мы не можем отменить реальность смерти. Другие решают противостоять призраку и освободиться от страха превращения в ничто, сойдясь с ним лицом к лицу. Это обязанность солдата. Он проходит суровую подготовку, которая позволяет ему идти прямо на огонь противника, игнорируя, ради того, в чем он видит высшее благо, настойчивый инстинкт самосохранения, благодаря которому выжил наш вид. Долгое время поэты и философы видели в этом, воспитанном муштрой, солдатском самоотречении символ человеческого мужества. И тем не менее героизм обнажает также и трагизм нашего положения, потому что не приносит никакого особого избавления. Гомеровские герои все страшатся смерти, поскольку знают, что она ведет лишь к призрачному небытию в царстве теней. Единственный подобающий выход, каким они видят его, — в доблести перед лицом неотвратимой судьбы.

Но существует иная форма мужества, которая приобрела дурную славу в нашем секуляризованном обществе, однако тоже была провозглашена героической. Это путь монаха и мистика, которые добровольно выбрали для себя образ жизни, тщательно организованной так, чтобы подавлять себялюбие и преувеличенное самомнение, препятствующие, по их убеждению, полному раскрытию возможностей человека. Будду, например, когда он оставил жизнь мирскую ради жизни духовной, его современники в шестом веке до нашей эры не сочли слабоумным, заблудшим отщепенцем; в жизнеописаниях он часто предстает воинственной фигурой, молодым аристократом, «способным командовать отборным войском или отрядом слонов». В аскете видели первооткрывателя, который ценой жестоких лишений познавал пустоту, чтобы нести некое видение надежды обычным смертным. Монашеская жизнь существовала в поразительно схожих формах почти во всех культурах и, значит, должна была удовлетворять нуждам многих мужчин и женщин. Было обнаружено, что монастырский устав и такие практики, как классическая йога или медитация, разрушительно действуют на эго и в конечном счете опытный последователь полностью отрешается от своего «я». Следовательно, подобно солдату, и монахиня стремится к «ничто», но если она достаточно ревностна, то обнаруживает, что смерть «я» ведет к более высокому образу существования, к трансцендентному, что дает чувство бесконечности и вечности в этой смертной жизни. Это трансцендентное получило различные названия: нирвана, дао, святое, брахман. Буддисты заявляли, что в нем нет ничего сверхъестественного, но что оно неотъемлемая часть нашей человеческой природы. Иудеи, христиане и мусульмане, однако, персонифицировали это трансцендентное и назвали его «Бог». Но все едины во мнении, что для познания этой реальности человек должен искоренить в себе себялюбие и самомнение, которые приковывают нас к низшей, неполной версии себя.

Но такое самоотречение дается очень трудно. Солдаты могут стать дезертирами, а монахини оставить, как это сделала я, свою обитель, потому что они на --">