Венедикт Васильевич Ерофеев - Москва — Петушки

мастера противоиронии: Игоря Северянина. Из Москвы — в Нагасаки! А из Нью-Йорка — куда бы вы думали? На Марс! Что из Нью-Йорка, кроме как на Марс, некуда — это наперебой доказывает вся нынешняя американская литература, да разве только американская? А вот из Москвы… неужели так уж обязательно — в Нагасаки? Чего мы там не видели — в Нагасаках? Атомного взрыва? Может, коли на то пошло, лучше все-таки — в Петушки? «В Петушки, где…» Поворот по правилам противоиронии, на неверные сто восемьдесят градусов.

Могут найтись такие, которым и не читавши Ерофеева почему-либо заранее любопытно, имеется ли «на самом деле» противоирония, или же автор данного предисловия ее более или менее выдумал для облегчения себе жизни. Выдумал не выдумал, однако ж имеется: и то «сложное чувство», которое непременно останется у вас после прочтения поэмы, есть неразложимый компонент противоиронии, изобретения сугубо российского, спрофанированного на Западе ихними абсурдистами. Оно, это чувство, должно оставаться у вас и после чтения Щедрина, а если не остается, то либо вы Щедрина не читали, либо не прочли. Ладно уж, будем секретничать вместе: это она самая, бывшая российская ирония, перекошенная на всероссийский, так сказать, абсурд, а лучше сказать — порядок. Перекосившись, она начисто лишается гражданского пафоса и правоверного обличительства. Впрочем, нет, не начисто: она сохраняет то и другое, но попробуйте представить Ерофеева обличителем — и сами увидите, что у вас получится. Ничего у вас не получится, кроме все того же странного безобразия — и придется вам, вместе с критиком С. Чуприниным, вышепроцитированным автором предисловия к трезво-культурной публикации «Москвы — Петушков», объявлять поэму «исповедью российского алкоголика».

Нн-да-а-а… Тут не знаешь, что и сказать, вспоминаючи свифтовскую мрачную шуточку: «Уж если кто и под этим гнетом с ума не сошел — тот и впрямь сумасшедший». Словом, пленительно. А пленительнее всего, по-моему, то, что «алкоголик» — подобно государству или водке, других примеров на ум что-то не приходит — может быть «российским». Видимо, это надо понимать так, что алкоголик — государственное звание, а алкоголизм — российское призвание; тут, казалось бы, предисловщик-Чупринин совпадает с повествователем-Ерофеевым, но боюсь, что невольно: С. Чупринин, в отличие от В. Ерофеева, этого почти наверняка в виду не имел. Он — по должности соболезнователь, это есть у нас такая литературно-критическая должность.

Как ни крути, а придется немножко разобраться с тем, что у нас понемножечку происходит. С тем, что можно бы назвать — оживляж. А оживляж такой, что скоро, пожалуй, и не протолкнешься, почти как на небесах русского философа-библиотекаря Н. Ф. Федорова. Начался он опять-таки в XIX веке, разночинными стараниями: тут на пару поработали попович Добролюбов и дворянин Писарев, призывая персонажей русской литературы на товарищеский суд. Те как бы восстают из словесного праха, начиная, должно быть, с Евгения Онегина, являются по критической повестке и объясняют, как это они так оплошали. Они бы еще ладно, много ли их там — Онегин-Печорин-Обломов да Луч Света в Темном Царстве, — но запуганная критикой художественная словесность принялась «отображать» действительность, множить и персонажить ее, и к началу XX столетия оживленные критикой (как правило — неправильно оживленные) гомункулы-персонажи стояли послушными толпами, как на картинах Ильи Глазунова.

И — сколько их? куда их гонят? что так жалобно поют? В том смысле, что очень многовато прибавилось их в нашем веке, что уж куда их гонят, туда и гонят, неуместно здесь пушкинское любопытство; а поют — ну, оттого так жалобно и поют, что петь им весело не с чего и незачем, а жалобно сам Бог велел, да на Руси иначе и не поют. «От ямщика до первого поэта…» Если сам знаешь, зачем спрашиваешь?

И развелось их — ой-ой-ой, и такие, и сякие, и в особенности иссиня-красные, а последним из них признается в неправильном алкоголизме не кто иной как Венедикт Ерофеев. А ну-ка, Ерофеев, шаг вперед, два шага назад! Да нет, ладно, стой на своем месте, только не строй из себя в строю, понял? Алкоголизму твоему мы сочувствуем, а в остальном… ах, бедный ты, бедный!

То есть просто оторопь берет: какой это, право, несчастный Ерофеев и что это за бедственная Русь: «Моску-сюр-ле-водка»! (Так для вящей трогательности: Москва, мол, стоит на водке, — перевели заглавие поэмы на французский). Ужас, как --">