Екатерина Васильева-Островская - Камертоны Греля. Роман

Екатерина Васильева. Камертоны Греля. Роман

Прелюдия

Нет больше сил что-то выдумывать. Поэтому придется говорить правду. Вычерпывать себя по ложечке, как яйцо из скорлупы.

Я родилась в Ленинграде (факт, неоднократно вызывавший замешательство у работников зарубежных бюрократических структур, не желавших верить, что Ленин так бесповоротно мог вписаться в чью-то биографию), на Васильевском острове. Наш дом стоял возле старого немецкого кладбища, давно и безнадежно заброшенного, на котором хотелось скорбеть о двойной смерти — сначала людей, а затем и могил.

За неимением поблизости других природных оазисов кладбище считалось лучшим местом для прогулок. Бабушка настаивала на том, что там самый свежий воздух, намного здоровее, чем на детской площадке, отделенной от проезжей части лишь кромкой чахлых кустов. Поэтому, оставив позади запесоченную горку и проржавевшие качели, мы шли к утопающим в зелени гранитным склепам и скорбящим ангелам, у которых из глаз вместо слез падали гусеницы.

Зимой мне разрешали брать с собой санки и лопатку. Я старательно кромсала снег в надежде докопаться когда-нибудь до того света. Но на глубине меня ждала та же темнота, что и снаружи, и я в конце концов сдавалась. По дороге домой возникала мысль, что мы, возможно, еще не родились, а застряли где-то на подступах и что тот канат, который в сказке перетягивали между собой боги и антибоги, чтобы взболтать космический океан, на самом деле порвался от напряжения, так и не возмутив гладкой поверхности небытия.

В зарешеченных окнах полуподвальных этажей мерещились зловещие старцы, проникавшие в свои убежища прямо из-под земли. Они выглядывали из-за занавесок, опираясь на заставленные геранью подоконники, и даже через стекло обдували холодным дыханием коченеющие ноги. Дома недвигающиеся пальцы надо было отогревать у батареи, что причиняло дикую боль, заставлявшую корчиться и кричать.

Иногда что-то похожее на настоящую жизнь мелькало по телевизору, в снах, в журнале «Веселые картинки». Но и эта жизнь была призрачной и быстро заканчивалась (как кусок торта).

Весной на улицах начинался потоп. В садик добирались по доскам, не касаясь земли.

— Что нас ожидает? — качала головой мама, стараясь не попасть каблуком в зазор. — Никто ведь не знает, что нас ожидает завтра! То ли дождь, то ли опять заморозки?

В спальном зале одна койка уже неделю пустовала. На ней раньше спал Антон — единственный мальчик в группе, который на тихий час вместо пижамы переодевался в ночную рубашку. Рубашка была длинная, почти до пола, в пунцовый горошек, напоминавший скарлатинную сыпь. Антона сбила машина. Теперь ему никогда не надо больше снимать своей рубашки и никто не пропоет в ухо, расталкивая за плечо: «Подъем — куриный водоем!» Как странно и как легко, что тебя в любой момент могут выключить, как свет в коридоре.

Только бы дожить до перехода в старшую группу! У них на площадке стоит огромный раскрашенный петух, на котором можно раскачиваться взад и вперед, свесив по бокам ноги. Взад-вперед, взад-вперед, взад-вперед… Нет, самой мне никогда не остановиться!

Впервые полюбила в семь лет. Он был старше примерно в два раза. Встретились на даче в поселковом клубе. Сидели вместе в кинозале: я — рядом с бабушкой на пятом ряду, он — с подругой на третьем. Шел индийский фильм про Али-Бабу и сорок разбойников. «Сим-сим, откройся!» И скала разъезжалась. Но нельзя было понять, что там внутри. Тот, кто заглядывал туда, почему-то сразу убегал со всех ног или получал стрелой в лоб. Красная точка на лбу у индусов — это ведь просто мишень! Знак того, что от судьбы не уйдешь, если она сама тебя не отпустит. Будь готов — всегда готов!

После фильма начались танцы. Приехал из города рок-ансамбль и пел песни Юрия Антонова:

Время разлучает часто

С теми, кто нам дарит счастье.

Мне еще никто никогда не дарил счастья! Если вдруг кто-то подарит, то я от него, конечно, и сама убегу — пока не передумал и не забрал обратно.

Я стояла у стеночки, а он танцевал с подругой, слившись с нею так плотно, будто они оба были из пластилина. Иногда наши глаза встречались, и тогда мне казалось, что он смотрит на меня с затаенным вопросом или, наоборот, хочет что-то объяснить. Под конец песни на его лице ясно проступило возвышенное томление, и я решила, что следующий танец точно мой. Измятая в объятиях --">