Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк - Ранние всходы

Совсем вы молоды, и можно сказать так, что как есть ничего не понимаете, а дядя-то уж всё понимает. У меня три таких знакомых штатских генерала есть... Аккуратно живут и держат себя весьма сосредоточенно.   Навязчивый старичок совершенно успокоился и сосредоточил все свое внимание на хохотавшем студенте, но потом неожиданно обернулся к Честюниной и проговорил:   -- А по-нашему, по-необразованному, лучше бы было, ежели бы вы, сударыня, остались в своем Сузумье да, например, замуж девичьим делом. Куда аккуратнее бы вышло, и маменьке спокойнее бы невпример, а то теперь вот как, поди, старушка-то думает... Может, у старушки-то и женишок был свой на примете? Что же, дело житейское...   Последнее замечание вдруг сконфузило девушку, так что она даже покраснела. Любопытный старец смотрел на неё улыбавшимися глазами и покачивал головой. Впрочем, поезд уже подходил к Петербургу, и разговор прекратился сам собой.   -- Эти вон трубы-то -- это всё фабрики на Неве,-- объяснял старичок, связывая подушку в узел.-- И столько этих фабрик... А вон дымит Обуховский завод. Пушки льют...   Девушка молчала, охваченная опять волнением. Она вся точно сжалась и чувствовала себя такой маленькой-маленькой. Весь вагон поднялся на ноги, и все торопливо собирали свои пожитки, до веселого студента включительно. Честюнина наблюдала за всеми и думала, что вот этих всех кто-нибудь ждет, кто-нибудь будет их встречать и радоваться этой встрече, и только она одна составляет печальное исключение. Вопрос о том, остановиться у дяди или нет, всё еще оставался нерешенным.   -- Слава тебе, господи,-- вслух молился старичок, крестясь на купола Александро-Невской лавры.-- Вот мы и дома, сударыня... Счастливо оставаться.   Поезд уже замедлял ход. По сторонам мелькали пустые вагоны, а потом точно выплыла станционная платформа, на которой стояли кучки ожидавшей публики и бегали в синих блузах и белых передниках носильщики. Кто-то махал на платформе шапкой, слышались радостные восклицания, и поднималась суматоха разъезда. Честюнина дождалась, пока выйдут другие,-- ведь ей некуда было торопиться,-- и вышла почти последней. Платформа быстро очищалась от публики, и оставалось всего несколько человек, очевидно, никого не дождавшихся. Они пытливо оглядывали каждого запоздавшего пассажира, который выходил из вагона, и провожали его глазами. Когда Честюнина тащила свой саквояж и разные дорожные узелки, к ней подошел красивый молодой человек и проговорил:   -- Простите, вы не мадемуазель Честюнина?   Этот неожиданный вопрос смутил девушку, и она вся вспыхнула.   -- Да, я...   -- Имею честь отрекомендоваться: ваш двоюродный брат Евгений Васильевич Анохин.   -- Ах, очень, очень рада... Как это вы узнали меня?   -- Очень просто: по вашим узелкам. Сейчас видно провинциалку. Я так и мутерхен сказал... У нас комната приготовлена для вас. Да... Папа вчера получил письмо от вашей maman, a я сегодня и поехал встречать.   -- Вот какая мама... А я еще просила её ничего не писать обо мне. Во всяком случае, очень благодарна вам за внимание... мне совестно...   -- Помилуйте, Марья Гавриловна. Позвольте мне ваши узелки... Эй, человек!...   Анохин имел совсем петербургский вид, как определила его Честюнина про себя. Какой-то весь приглаженный и вылощенный, точно сейчас сорвался с модной картинки. И говорил он чуть в нос, смешно растягивая слова. Молодое красивое лицо с темными усиками и темными глазами было самоуверенно, с легким оттенком вежливого нахальства. Рядом с ним девушка почувствовала себя самой непростительной провинциалкой, начиная с помятой дорогой касторовой шляпы и кончая несчастными провинциальными узелками. Она еще раз смутилась, чувствуя на себе экзаменовавший её с ног до головы взгляд петербургского брата. Он, действительно, осматривал её довольно бесцеремонно. Одета совсем по-провинциальному, как не одевается даже горничная Даша, а личико, с большими наивными голубыми глазами, мягким детским носом и свежим ртом, ничего себе, хоть куда.   "Девица с ноготком,-- определил братец провинциальную сестрицу.-- Вот этакие белокурые барышни склонны в особенности к трагедии... "Я твоя навеки, а впрочем, в смерти моей прошу никого не обвинять". Очень понимаем... Папахен, кажется, ошибся".   Пока артельщик получал багаж, Анохин болтал самым непринужденным образом и несколько раз очень мило сострил, так что Честюнина не могла не улыбнуться. Анохин заметил, что она очень мило улыбалась, как все люди, которые смеются редко.   -- --">