Анатолий Дмитриевич Знаменский - Осина при дороге

Анатолий Дмитриевич Знаменский Осина при дороге

1

Дорога в этом месте делилась. Серая лента асфальта, натертая скатами до влажного, смоляного блеска, по-прежнему уходила прямо, по сухому, открытому и до желтизны выгоревшему за лето гребню, а узкий гужевой проселок – две затравеневшие колеи – свиливал вправо по скату, в зеленеющую, широкую низину: там, за далекими купами старых деревьев, угадывалась ярко-зеленая, еще не тронутая увяданием речная пойма.

Машина-попутка покатилась дальше, на взгорок, а Голубев прощально махнул водителю, отряхнул пыль с рукавов и коленей и сошел с твердого асфальта на мягкую полевую дорогу. У придорожного столба постоял, думая о том, что привело его сюда, рассеянно достал надорванную пачку сигарет и почти машинально закурил, медленно, по буквам вбирая в себя черную надпись на желтой, запыленной жестянке: «X. Веселый 2-й».

Хутор Веселый… Наконец-то!

Голубеву в жизни приходилось много ездить. За десять лет журналистской работы исколесил он добрую половину России и Казахстана, был на Алтае и под Семипалатинском, повидал шахтерские города за Ростовом, знал немало станиц здесь, на Кубани. В иных местах случалось ему бывать дважды и трижды. В этом же глухом, предгорном хуторке Голубев никогда не бывал и тем не менее с детских лет знал о нем и всегда помнил, считая, что рано или поздно должен побывать здесь.

Хутор Веселый-второй…

Голубев еще раз оглянулся на придорожный столб с табличкой, будто желая убедиться, что здесь именно то место, и, натянув дорожную кепку поплотнее на лоб, тронулся медленным, раздумчивым шагом по двухколейному проселку в низину, где скрывалось близкое селение.

Стоял август, земля поспела.

Вокруг тонко звенела удивительная горная тишина, и в этом мире, лишенном привычного городского шума и грохота, он, городской человек, вдруг почувствовал себя глухим. Тишина закладывала ему уши, а мир оказался лишенным не только звуков, но и точных названий. Были вокруг какие-то деревья, группами и в одиночку по зеленой траве, было множество белых, синих и желтых цветов, пролетела и пискнула даже какая-то безымянная пичуга, но Голубев, оказывается, не знал за ними никаких особенностей и не мог бы ничего сказать, кроме того, что вокруг просто деревья, просто цветы и травы, и вообще – природа. Его охватила странная немота…

Извилистый проселок обводил его краем растоптанного телятами болотца, и к ногам виновато склонялись какие-то розоватые стрелки соцветий, но как назывался этот стрелолист – осока, куга, камыш? – он не знал. Над кулигами разжиревшей водяной зелени – ряска, что ли? – топорщились тяжелые плюшевые чекуши, Голубеву все время хотелось притронуться к ним руками, и он мог бы дотянуться до них, но удерживало странное чувство немоты и неуверенности – нельзя же в самом деле взять в руки то, что не имело названия. Трава, подросшая на лугу после июньских покосов, тоже как-то называлась, и Голубев пытался вытряхнуть из глубин памяти забытое слово, но что-то мешало, и он испытывал от этого странное беспокойство.

Только нырнув с солнцепека в прохладную тень каких-то придорожных ветвей, он вздохнул с облегчением. Раскидистые ветки будто напоказ вывесили перед ним гирлянды крепких, намертво впаянных в рябые чашечки, зеленоватых и неспелых еще желудей. Это были дубы, но опять-таки какие-то странные, с мелким, продолговатым листом, и у них были, наверное, какие-то особенности и местное название, которого он тоже не знал. Голубев пригнул ближнюю дубовую ветку и сорвал на всякий случай несколько желудей, лениво кинул в карман. И, стоило прикоснуться к шершавым веткам, прохладной листве и тяжелому литью желудей, он тотчас вспомнил и будто подержал в руках округлое, мягкое и пахучее, неожиданно явившееся из небытия слово «отава», новая трава, которое никак не давалось ему еще минуту назад.

А вот и непременная речка – иссохшая за лето, она едва теплилась в галечнике осыпающихся берегов. Круто изогнувшись у дороги и будто наткнувшись на препятствие, речка уходила стороной, огибала хутор, и чахлые кустики до самой горы метили ее прихотливые излучины.

Голубев нечаянно нащупал в кармане скользкие, прохладно-литые картечины желудей и остановился.

Вот он, тот самый хутор…

Не этой ли дорогой к нему подходил когда-то, тридцать пять лет тому назад, молодой, двадцатидвухлетний и совсем неизвестный нынешнему Голубеву, другой журналист, сотрудник --">