Александр Дюма - Галлия и Франция. Письма из Санкт-Петербурга

В то же время другие попытки, какими бы несовер­шенными они ни были, дали, по крайней мере, тот результат, что они привили людям вкус к нашей истории; все сочинения, написанные на эту тему, скверные, посредственные и хорошие, были так или иначе прочи­таны, и читатели вообразили, что они знают и свои хро­ники. И тогда все перешли от изучения общей истории к желанию узнать исторические подробности; тотчас же возник огромный заказ на неизданные мемуары; такое направление умов было с ловкостью подмечено уврарами от литературы; каждая эпоха обрела своего Брантома, свою Мотвиль и своего Сен-Симона; все это распродава­лось вплоть до последнего экземпляра, совсем не так, как «Мемуары» Наполеона, которые расходились с тру­дом, ведь они были изданы после сочинений Ла Контан- порен.

Позитивистская школа во всеуслышание заявила, будто все это величайшее несчастье; будто из историче­ских романов и апокрифических мемуаров нельзя узнать ничего подлинного и основательного; будто они пред­ставляют собой ложные, побочные ветви, не принадле­жащие ни к одному из литературных жанров, и все, что эти компиляции оставляют в голове у тех, кто их про­читал, служит лишь тому, чтобы создавать неверное пред­ставление о людях и событиях, заставляя воспринимать их с ложной точки зрения; к тому же в такого рода книге вниманием читателя всегда завладевают вымышленные персонажи, а потому в памяти у него сохраняется лишь ее романтическая часть. Возражая представителям этой школы, указывают на Вальтера Скотта, который, вне всякого сомнения, с помощью созданных им романов преподал своим соотечественникам больше исторических сведений, чем это сделали Юм, Робертсон и Лингард с помощью своих исторических трудов; они отвечают, что это правда, но ведь у нас не создано ничего, способного сравниться с тем, что создал Вальтер Скотт, и в этом отношении правда на их стороне; и потому они без вся­кой жалости отсылают нас к прямо хроникам, но вот тут и кроется их ошибка.

Ведь лишь при условии особого изучения языка, на что ни у кого нет времени и что вызывает усталость, выдержать которую хватает духа только у особых людей, можно браться за наши достаточно трудные для чтения хроники, начиная от Виллардуэна и кончая Жуанви- лем, другими словами, с конца двенадцатого века до конца четырнадцатого; а ведь именно на этот период времени приходятся самые значительные царствования нашей третьей королевской династии. Именно в эту эпоху языческий мир Карла Великого сменяется христи­анским миром Людовика Святого; уходит римская циви­лизация, и начинается цивилизация французская; власть вождей уступает место феодализму; на правом берегу Луары формируется язык; с Востока вместе с крестонос­цами возвращается искусство; рушатся базилики, возво­дятся соборы; женщины намечают для себя в обществе то место, какое рано или поздно они в нем займут; народ пробуждается, просвещаясь политически; учреждаются парламенты, основываются школы, и один из королей объявляет, что французы, будучи франками по названию, должны рождаться франками по сути, то есть людьми свободными. Наемный труд сменяет крепостную зависи­мость, возникает наука, зарождается театр, формируются европейские государства, Англия и Франция отделяются друг от друга, создаются рыцарские ордена, уходят в про­шлое ландскнехты, возникают регулярные армии, чуже­земное исчезает с национальной почвы, крупные ленные владения и мелкие королевства присоединяются к владе­ниям короны; и наконец, могучее дерево феодализма, принеся все свои плоды, падает под топором Людо­вика XI, короля-дровосека: это, как видно, и есть кре­стины Франции, утратившей свое прежнее имя Галлия; это младенчество той эпохи, которая при нас пребывает в своем зрелом возрасте; это хаос, из которого вышел наш мир.

Более того, какими бы красочными ни были повество­вания Фруассара, Монстреле и Жювеналя дез Юрсена, в совокупности охватывающие еще один промежуток вре­мени длиной около двух столетий, их хроники — это скорее сведенные воедино отрывки, а не завершенный труд, скорее каждодневные заметки, а не погодные записи; это не путеводная нить, позволяющая пройти по лабиринту, не луч солнца, проникающий в темные долины, не дороги, проложенные в девственных лесах; ничто не находится в центре их внимания — ни народ, ни дворянство, ни королевская власть; напротив, все дается порознь, и каждая сюжетная линия приводит в новую точку --">